Приснился мне сон — уже год назад. Всё думал его записать — да только сейчас сподобился. Поздний вечер, темно. Еду в полупустом трамвае мимо Политехнического Института (ныне ЮРГТУ), в котором я учился когда-то, а со мной в пластмассовой корзинке два кота — Рыжик и Сэм. И вот выхожу я на остановке и иду в ту часть академ-городка, что позади нового учебного корпуса, построенного в новейшее время. Там между внешней чугунной оградой и тыльной стеной корпуса есть пространство шириной метров в десять и длиной метров в сто. И растёт там высокая трава, похожая на ковыль. Так дивно там в этот поздний час — верхушки травы серебрятся в лунном свете, и кажется, что это нива или волнующийся пруд. Такое раздолье для моих котов. Я отпускаю их погулять — ведь, домашние, они редко бывают на улице, а тут такой случай. И вот они бегают по этой ниве, резвятся. Их самих почти не видно, ведь трава высокая, а они маленькие — только видно, как по ниве волшебным образом возникают дорожки тёмных следов. Я радуюсь за них, но, вместе с тем, чувствую и беспокойство — время позднее, и скоро пройдёт последний трамвай, а до дома не меньше семи километров — как добираться, если останемся без транспорта? Идти пешком? Возраст у меня уже не тот для таких прогулок — тем более, в темноте. Я зову моих пострелят — они подбегают, но в руки не даются. Ласково ускользают. Так хочется им играть ещё и ещё. Мордочки у них такие радостные, оживлённые. А потом Рыжик (он постарше, Сэм-то совсем молоденький) мне и говорит: "Игорь, не волнуйся, оставь нас здесь, а сам поезжай, а утром мы сами придём. Я знаю, что Сёмушка ещё маленький, но я буду за ним приглядывать. Обещаю!" Ну что тут можно сказать — они смотрят на меня с таким доверчивым ожиданием. И я, скрепив сердце, соглашаюсь. Они прыгают от восторга, а я даю им последние наставления — никуда больше не ходить, как только наиграются — сразу домой. И такие у них счастливые в этот момент мордочки, что сердце моё плавится от умиления. Но в трамвае беспокойство просыпается с новой силой — как же они всё-таки доберутся? Как будут переходить через дороги? Ведь там столько машин, которые носятся, ничего не замечая вокруг. А собаки? А злые люди, которые могут их обидеть? Так мне становится тревожно, что я не выдерживаю и выхожу на остановке Галины Петровой — есть такая улица в Новочеркасске. Я понимаю, что не должен был их оставлять. Я за них в ответе. Пусть они играют, сколько им надо, а я буду сидеть рядом, приглядывая за ними. А домой... как-нибудь доберёмся.
Потом я просыпаюсь. В груди у меня такая сердечная боль, что тяжело дышать. Но постепенно я успокаиваюсь. Это был сон. Рыжика давно уже нет — он умер пять лет назад, а Сэм — вот он, спит в кресле, свернувшись калачиком...
Потом я просыпаюсь. В груди у меня такая сердечная боль, что тяжело дышать. Но постепенно я успокаиваюсь. Это был сон. Рыжика давно уже нет — он умер пять лет назад, а Сэм — вот он, спит в кресле, свернувшись калачиком...