ТЕТКИ
Тетки будничны были, на фей непохожи.
Затрапезные, пресные, честные жены.
Ни волос золотистых, ни тоненьких ножек,
ни очей колдовских, ни ресниц изумленных.
Дом, усадьбу, семью содержали пристойно,
управляли мужьями, духи презирали,
даже в лунную ночь засыпали спокойно
в царстве пшенно-куриной стряпни и морали.
Лишь одна тетя Йола являлась как фея,
как парижская кукла и пахла фиалкой.
В птичьих перышках, легкими тюлями вея,
целовала, таясь под звездистой вуалькой.
И куда-то исчезла за вихрями следом,
в пору молний весенних, и ливня, и града...
Тетки горько рыдали — но был им неведом
вкус любви роковой и... крысиного яда.
ПОЦЕЛУИ
МОРЕ И НЕБО
Волны блещут, как хрусталь богемский,
шепчут: не страшись морского гнева,
хоть море и полно, как небо,
гибели и синевы небесной.
ЛЮБОВЬ
Вот уж месяц мы не встречались.
Ну и что? Я бледней немножко,
чуть сонливей, молчаливей малость...
Значит, жить без воздуха можно?
ЗАПОВЕДИ
Кто блюдет все заповеди, благ:
он живет по Божьему завету.
Я же лишь одну блюду — вот эту:
люблю тебя, мой Враг.
НОЧНАЯ БАБОЧКА
Кресло, книги, свеча, окруженная мраком.
Вдруг вскрик взбудоражил мрак:
Полуночница-бабочка в пламени жарком
сгорает, как Жанна д’Арк.
ОФЕЛИЯ
Ах, долго еще цепенеть мне, плывя
средь водорослей и лилий,
пока наконец не поверю я,
что просто меня не любили.
КОРОВЫ
Благодушны, толстокожи и здоровы,
вы пасетесь тут в блаженной слепоте,
как жующие траву коровы
рядом с тем, кто умирает на кресте...
РОЗА
В этом парке поблекшем аллеи пусты,
только роза и я над ней.
Мы единственные свидетели красоты —
я ее, а она моей.
САД
Когда весна наступает,
в саду — живописная смена картин.
Все что-то цветет, отцветает.
Вчера мое сердце. Сегодня жасмин.
ОКТЯБРЬ
Берез золотые брызги.
Холодно, как от последнего письма.
А солнце — как кто-то близкий,
который, озябнув, уходит. Близится зима.
ЖЕНЩИНА И ЛЕТЧИК
Лежа навзничь в траве, средь шалфея и мяты,
ввысь гляжу на тебя, как в круженье лихом
ты жужжащим меня оплетаешь венком,
летчик ты мой святой, небом заживо взятый.
Как фарис, ты в небесной пустыне паришь,
но внезапно, с чужим, изменившимся ликом,
можешь прянуть, не ведая сам, что творишь,
и накрыть меня крыльями, в клекоте диком.
ТЕЛО СЧАСТЬЯ
Месяц спрятался в тучах, и в час этот поздний
простучали шаги запыхавшимся вихрем,
и в дверях на террасе украдчиво вспыхнул
темно-красный бутон электрической розы.
Сквозь стеклянные двери веранды заглядывая,
видит ночь, как в любовных объятьях крутящееся
тело счастья, что было разорвано надвое,
возвращается к жизни, срастаясь, как ящерица.
В ДОЖДЬ НА БЕРЕГУ МОРЯ
Окутанную мглой, как серой пряжей,
Кто отличит меня от хмурых пляжей?..
Я кроюсь в серость, птичью или мышью,
Богата грустью и нарядна мыслью.
Капли, что тщетно бы долбили скалы,
Стоят в глазах. И дождь идет, усталый.
Как будто польский дождь — на здешний берег,
На этот берег, что слезам не верит.
АНГЛИЙСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Старый храм — корона из камня
Сквозь деревья, за сизой мглою...
Доля ты моя нелюдская,
До чего же тут все чужое!
Крепкий дом стоит вековечно,
Плющ ворота обвил большие —
Псы встречают меня сердечно,
Но не мои, чужие.
Служанки: Филис, Ребека —
Гольф: подстриженная лужайка —
Все тут ваше, ваше от века!
До чего же я здесь чужая...
Каждый вечер усядутся дружно
Перед мраморным черным камином,
Очагом домашним заветным.
В полночь радио в доме старинном
Им сыграет «The National Anthem —
О, как же мне все это чуждо.
Сколько лет подобного счастья
Вы расчислили? Жизнь повидавши,
Не хочу пугать, поучать вас.
Какое все это ваше!
Но боярышник бесприютный,
Небо в лужице жестяной,
Ветер жалобный и ненастный,
Этот тракт бесконечный, грустный
На равнине плоской —
Это ваше все, но и мой
Беспросветный жребий цыганский,
Цыганско-польский...
ВОЕННЫЕ РУБАИ
БЕЗУТЕШНЫЙ КУСТ
Гром отгремел, явился солнца лик,
Куст розы, куст жасмина ожил вмиг,
Один лишь куст — куст нервов человека —
После грозы, изнеможенный, сник.
ЧЕЛОВЕКОНАСЕКОМОЕ
Вы замечаете, что даже со знакомым
Слов не найдешь теперь. Так изменился Homo.
Вид изменяется: взамен за разум — крылья.
Мы насекомеем! — Столкуйся с насекомым!
БОМЕОВЕЩАНИЕ
Радиоящик, в мир кричащий дверка,
Алтарик злым богам... В эфире — треск
От слов твоих пустого фейерверка,
Бомбовещающая бомбоньерка!
СВЕТ ВО ТЬМЕ...
На белой подушке, в постели,
под пледом, уснут печали.
Я тоскую семь дней недели,
воскресаю только ночами.
Сон, смягчающий боль ностальгии,
ты действительнее грубой яви.
Пренебрегаю вами,
дни пустые, дни никакие!
В этой жизни моей безотрадной
сном лечу себя и морочу.
В Лабиринте нить Ариадны
светит мне ночью...
Голод сердца, в беде огромной,
нереальной кормлю я манной.
Под подушкой — мир мой и дом мой —
рай мой желанный.
Польша, ты у меня под подушкой,
будто в детстве любимая книжка...
Вот уже защелкал — послушай —
соловей на Белянах — уж близко
Вавель, Краков, улицы, Висла,
уж трамвай звенит на Звежинецкой —
вот уж дом мой виден наконец-то,
он мне раковина, я улитка —
Но будильник — с обретенным раем
я прощусь — дни ночей длиннее —
и весь день, весь день прозябаю,
тоскую семь дней недели...
