Польская поэзия. Ян Выка

В небесах есть пропасти, кратеры и ущелья
пещеры
отравленные источники
коварные лабиринты.
Бог следит извечные гримы
меняющиеся маскарады.
Беда если небо лоснится
свеженьким лаком.
«Солнце на скользком склоне мельчает
перед кометой с юга»,
предостерегал пиренейский горец.
Близятся роковые дни смазливых вампиров
соблазнительниц в черном трико танцовщиц
сюрреалистических палачей в генеральской форме
инквизиторов в армейском хаки
и в темных очках
мавров со шпагами побежденных
монстров сошедших с полотен Гойи...
А самолеты? а танки?
а расстрелы?
Это записали до последней точки
журналисты историки
по застывшей крови сутулых скал
по искореженным корням олив и лимонов
цветущих на серебряном костном мозге
храбрейших.
В кастильском июле
небо было родом из преисподней.
 

Битва — золотой апельсин
мерцающая кожура
от кожуха моего земляка
полыхает огнем.
Пес: крученые кудлы
как свечи.
Звукоулавливателями ловит гулы взрывов
брызги осколков
зазубринки звука: колокольцы коров.
Псы любят пасторали
и запахи.
Ноздри запоминающие волосками
более чуткими чем лучи
вбирают скуление рощ
стон искалеченных
делят множат реестры запахов
тошнотворную сладость винограда
соленые капли подгорных трав
горькую кожицу миндаля.
Запахи обширные огромные
заливают варварским половодьем
покуда смрад разложения не обрушится
на тонкое нежное обонянье.
Разочарованное четвероногое
убегает с места побоища.
Пес остается верен
одуряющим сенокосам
одурманивающим мусорным кучам.
Собачьему племени чужд
нечеловеческий запах плоти побежденных.



Небо — сужающийся кружок зрачка
или прозрачный
или осовелый
земля или обгорелая
или испепеленная
в мгновенном видении
пехотинца бегущего в атаку
мак это красная сыпь
это рубец
это улыбка девушки
виноград —
блестящая гроздь сгустившихся капель
пота
ров —
влажный вихрь песка и камней
пригорок —
скальный порог зияющего погреба
В разносящемся по округе «Урра!»
у подножья горных глыб Теруэля
в звоне заупокойных колоколов
Сарагоссы
на берегах бессмертных струй
Эбро
если ты не убит
не зарос кустами
темно-синего винограда
у мертвых век вдоль швов разбегающихся
от меченого лба
из выразительного шрама губ
то выберешься по горной дороге
оседлав медлительного
полкового мула
из не написанной никогда и нигде
хроники.


 Анхелю Марии де Лера2
Таков мой жребий — посещать гробницы,
Искать печалей, предаваться им,
Мой жребий — обладать лишь тем, что снится,
Иметь немую арфу, петь глухим
Или же мертвым...
Юлиуш Словацкий. «Гробница Агамемнона»
Слава последним знаменам блуждающим призракам доблести
они из саванов сотканы из поцелуев прощальных
в них вычитать можно библию окаменевшей скорби
услышать последнюю правду о доле грядущей
и ноты маршей ведущих по руинам и пепелищам.
Слава последним знаменам вырванным из рук умирающих
не дождь их смочил но слезы не ветер порвал но пули
забрызганы кровью в сраженьях темны от дыма и мрака
втоптал сапог победителя в них четкий свой отпечаток
в них отблеск очей угасающих не зрящих ни света ни тени.
Стыдиться ли нам пораженья оно плодоносно как чрево
немой ясновидящей женщины рождающей мертвым
в крови и пыли придорожий наш манифест сердечный
акустика тюрем эоловой арфой органом Мемнона
спаяет разбитые звенья — песнь побежденных.
Слава последним знаменам выпавшим из рук умирающих
обломок древка протезом направь к звезде путеводной
помнящий песнь сражений и городов сожженных
раздай слова из-за гроба яркие как апельсины.