…Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых...
Признаться, право, было б жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали
И чтоб меня не ждали.
Соседка есть у них одна...
Как вспомнишь, как давно
Расстались!.. Обо мне она
Не спросит... Всё равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей, –
Пускай она поплачет...
Ей ничего не значит!
/М.Ю.Лермонтов. Завещание, 1840/
Никогда доселе в русской поэзии трагедия не заявила о себе столь отчетливо.
Ведь именно она, «соседка одна», осталась в сердце умирающего солдата, все
остальное он и так должен был сказать перед смертью.
Искусство «невысказанного» это не только мастерство, без него сама литература
становится подобна перечню или инструкции.
Снилось мне, что на рассвете
мимо голых серых стен
жизнь провозят на лафете.
Так и есть! Играл Шопен…
/В. Матиевский/
Примеров в русской поэзии немало. Помню, как меня поразили строки Михаила Дудина:
Я женщину без памяти любил,
она меня еще не позабыла!
/»Да, я солдат – завидуй мне, дивись…»/
Мелкими и порой смешными покажутся тщетные попытки досужих графоманов
писать о любви, ни на минуту не забывая о гениталиях. Мастерство не покупается
и не продается, но мастерство и не достигается ни усидчивостью, ни чем…
Старательность способна только на один результат – имитацию. Но сильное чувство
имитировать невозможно.
Я не хочу забыть тебя. Я слушал,
Как время льется и гудит струной.
Я буду говорить как можно суше.
Почти молчать – но о тебе одной.
/П.Антокольский/.
Преемственность характерна для русской поэзии, жизнь не прекращается со смертью
творца, ведь он сумел тронуть столько сердец человеческих, что резонанс неизбежен.
И снова скальд чужую песню сложит… В этом Мандельштам прав.
… не люблю, ненавижу тебя, не люблю, ненавижу
этой бронзовой осенью, оловянной зимой, канцелярской
резиной стереть твое имя и выжечь
со стволов и скамеек тобой оскверненного царства…
не тебя рисовать на полях и обложках, и запах
не твой ощущать на губах… на обложках, полях
зачеркнуть и не плакать,
и молчать – не моя! не моя! не моя! не моя!
Или так:
Еще в Аид не собрана котомка –
не сосчитать не стираных рубах, –
я буду говорить не слишком громко,
почти шептать, но с мелом на губах!
/О.П./
Досужие попытки обвинить автора в плагиате – извечная забава графоманов.
Научитесь сначала видеть как я, чувствовать как я, научитесь, наконец, состраданию,
как я этому научился.
Не о мечте распахнутой как двери,
не о слезе размазанной тайком –
не о звезде, – о верности и вере:
– Прости, Ассоль, я вырос моряком.
Прости, любовь, мои смешные дрязги,
копилку, разнесенную в куски –
я не просил и кочергой не лязгал,
и талеры не складывал в чулки…
/ «Вступление в любовь»/
Кочерга особенно раздражала и раздражает «тонких ценителей». К сожалению, Интернет,
хоть и удобный инструмент для имитации знаний, но мало что дает для понимания.
Что же вы все-таки прочитали? Иные «знатоки» запоминают лишь заголовки.
Между тем маленький Грей ничтоже сумняшеся разбил свою копилку, чтобы помочь другу,
пусть только деньгами. Помнится, он воспользовался кочергой…
НЕМНОГО ИСТОРИИ
* * *
Приводим пример литературной оценки стихотворения поэта-шестидесятника
Виктора Александровича Сосноры.
Беседа имела место на одном из литсайтов Рунета в 2008 году.
* * *
НА ВОЛГЕ
Вот и рядом.
Чаяли – простимся.
Рассвело,
и рядом проще стало…
Правда,
ты печальной Ефросиньей
обо мне в Путивле причитала?
Я тогда
не поводил и усом,
посвист копий
да охоту чтил.
Думал –
не вернусь,
а вот вернулся
через восемь сотен лет почти.
Разве мы
в судьбе своей студеной
не прошли тревожные азы?
Дождик-дождь, старательный садовник!
Нет,
но нам не миновать грозы.
Разве нам впервой
река – отчизна,
а сухая плоскодонка – дом?
Разве нам впервой
иголки-брызги
собирать,
а завтракать дождем?
Ты припомни:
на реке Каяле,
той реке общеславянской боли,
мы стрелой из ялика
карали
княжичей, перебежавших в Поле
в непогодь Руси…
Теперь – не надо.
Нет и нет, как нет реки Каял.
Есть – туман.
В тумане – лодка наша,
как и ты плывущая, и я.
А повсюду,
сбрасывая перья,
птицы улетают цифрой «семь»…
Есть ладонь твоя – твое
доверье,
нами позабытое совсем.
* * *
/«На Волге».Виктор Соснора. 1961./
Текст:
Вот и рядом.
Чаяли – простимся.
Рассвело,
и рядом проще стало…
Правда,
ты печальной Ефросиньей
обо мне в Путивле причитала?
Разговорно-бытовой язык лирического героя становиться реально-бытовым изображением
Древней Руси. Каузальная зависимость между «чаяли», «рядом проще», «Ефросиньей»,
«в Путивле» – очевидна. Это происходит за счет последовательного усиления в лексеме
«рядом» идентификации второго лирического героя в его пока еще периферийном значении – Русь.
Текст:
Я тогда
не поводил и усом,
посвист копий
да охоту чтил.
Думал –
не вернусь,
а вот вернулся
через восемь сотен лет почти.
Мотивированно связанные понятия «посвист копий да охоту чтил» заканчиваются
точным временным указанием автора о возвращении его лирического
героя к истоку своего повествования
«через восемь сотен лет почти».
. . . . . . .
Профессионалы обыкновенно говорят языком литературным, иногда «научным», но мастер
никогда не злоупотребляет терминологией, его язык – это почти всегда язык разговорный.
Говорить простым языком – это «вежливость мастеров».
Как правило, мы встречаемся с рифмованным стихом. Здесь уместно сказать и о значении
рифм. Нет банальных рифм – есть банальное содержание и примитивное, обедненное
видение окружающего мира. Поэзия – это не потуги фантазера и не проект образованного демиурга.
...пока не сломаны подковы
в намет, и иноходь легка,
пока не в кровь истерт суровым
и острым краем тебенька,
пока упрямые подошвы
не прикипели к стременам
назло принцессам всех горошин
и автопарков племенам –
здесь начинается граница
меж «был» и «сбудется», пока
судьба как колея кружится
казенного грузовика,
пока российская деревня
не приказала долго жить
ты не настолько привередлив,
чтоб дружбою не дорожить
коней, что вскормлены под небом –
под псковским небом – не шути!
ты подари конягу хлебом
и он за все тебя простит,
за надоевшую подпругу
и за железную узду,
за эту иноходь по кругу
уже которую версту…
ты подари себе надежду,
поверь журчанию ручья –
делить на после и на прежде
нам эту Родину нельзя –
она как рана ножевая,
как строгий окрик и приказ –
увидишь, наскоро сшивая
Урал, Прибалтику, Кавказ…
увидишь степь как продразверстку,
церквей напевы, чад кадил
и сотен верст сухую простынь,
и столько сотен позади...
. . . . . . .
/«Одно бездыханное лето»/
.
