"Как сладостно отчизну ненавидеть
И жадно ждать ее уничтожения!
И в разрушении отчизны видеть
Всемирную десницу возрождения!"
©Владимир Печёрин, ок. 1835 г.
При чтении этих строк на память сразу же приходит написанное за несколько лет до и опубликованное на следующий год после - "Первое философическое письмо" Петра Чаадаева, ставшее своего рода "Манифестом русофобии", притом не только политической, но даже "антропологической":
"В чужих краях, особенно на Юге, где люди так одушевлены и выразительны, я столько раз сравнивал лица своих земляков с лицами местных жителей и бывал поражён этой немотой наших лиц... Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды; мы не дали себе труда ничего создать в области воображения и из того, что создано воображением других, мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь..."
А вот как Владимир Печёрин описал эпизод, который, по его словам, окончательно отвратил от России:
"Когда-то под вечер и не в самом приятном расположении духа я возвращался домой: вижу, у меня на крыльце сидит старуха нищая с костылем и вся в ужасных лохмотьях. Я хотел было ее прогнать. Она взмолилась: "Помилуй! отец ты мой родимый! Не погуби меня, бедную! Ведь я твоя же крестьянка из села Навольново, у меня к тебе есть просьба".
- Ну что ж тебе надобно? говори!
- А вот, видишь ты, батюшка, староста-то наш хочет выдать дочь мою Акулину за немилого парня, а у меня есть другой жених на примете, да и сама девка его жалует. Так ты вот сделай божескую милость да напиши им приказ, чтоб они выдали дочь мою Акулину за парня такого-то.
Не входя ни в какие дальнейшие расспросы - с какою-то жестокою ирониею, - я взял листок бумаги и написал высочайший приказ: "С получением сего имеете выдать замуж девку Акулину за парня такого-то (имя рек). Быть по сему. Владимир Печерин". В первый и последний раз в моей жизни я совершил самовластный акт помещика и послал старуху к черту. Это меня взбесило и окончательно ожесточило против России..."
(Владимир Печёрин, "Замогильные записки Владимира Сергеева, сына Печёрина").
Владимир Печёрин полагал, что Россия призвана развить только "материальную мощь", "материальную науку", что ей дан в удел только "материальный мир". Поэтому считал невозможным для себя жить в России: "Мы, верующие в бессмертную душу и в будущий мир, какое нам дело в этой цивилизации настоящей минуты? Россия никогда не будет меня иметь своим подданным".
"Если попытаться коротко, в нескольких словах, объяснить причину тайного бегства Печерина из России, то лучше всего воспользоваться для этого его собственными признаниями: "На меня подул самум европейской образованности, и все мои верования, все надежды (связанные с наукой и Россией) облетели как сухие листья... " "Здесь нет будущности!" - вот в чем для Печерина "страх России", - отмечает публикатор мемуаров Печерина П. Горелов. http://az.lib.ru/p/pecherin_w_s/text_0020.shtml
Впрочем, когда после тягостной николаевской поры на престол вступил Александр II и в России отчетливо повеяло либерализацией, Печёрин как будто снова обольстился мечтаниями о светлом будущем своей родины. К этому времени накопилась ностальгия, которая стала прорываться отчаянными признаниями: "Как же мне живому зарыться в эту могилу и в такую великую эпоху ничего не слышать о том, что делается в России! Итак, 19 февраля, освободившее 20 млн. крестьян, и меня эмансипировало".
Печёрину приходят на ум дерзкие видения великого будущего великой страны. На несколько десятилетий предвосхищая Шпенглера, он пишет о том, что "латинские народы сгнили до корня" и по сути безошибочно пророчествует:"Россия вместе с Соединенными Штатами начинают новый цикл в истории".
Думаю, однако, если бы Печёрину было суждено увидеть ту конкретную форму, в которую отольётся российское величие в XX веке, в эпоху коммунистического террора и биполярного противоборства СССР с США и либеральным Западом в целом, уверен, он бы "отозвал" все свои восторженные надежды и пророчества назад...
Однако эмигранту так хотелось в верить в то, что и Россия станет по-настоящему великой страной, и его имя в ней будет ведомо и памятно... "Какой-нибудь русский юноша 20-го столетия (а оно ведь очень недалеко) с любопытством, а может быть, и с сердечным участием, прочтет историю этой жизни, вечно идеальной, отрешенной от всякой земной корысти, вечно дон-кихотствующей, и может быть, это чтение воспламенит в нем желание совершить какую-нибудь великодушную глупость", - писал Печёрин в своих мемуарах, которые сам называл так: ""Apologia pro vita mea" - моя защита перед Россиею, особенно перед новым поколением". "Какая ни будет участь этих записок, - пояснял автор, - но все ж таки, мне кажется, что они могли бы быть предметом любопытного психологического исследования. Они представляют явление самостоятельного р_у_с_с_к_о_г_о развития, я говорю р_у_с_с_к_о_г_о, потому что подобное развитие невозможно было бы ни в Англии, ни во Франции, ни в Германии..."
В августе 1865 года Ивану Сергеевичу Аксакову в Москве пришло письмо из Дублина со стихотворением и визитной карточкой "Rev-d Petcherine". Печёрин писал: "...неизбежная судьбина - ineluctabile fatum - отделяет меня от родины, но прилагаемое стихотворение покажет вам, что я не забыл ни русского языка, ни русских дум. Я сам не могу себе объяснить, для чего я посылаю вам эти стихи. Это какое-то темное чувство - или просто желание переслать на родину хоть один мимолетный умирающий звук".
Есть народная святыня!
Есть заветный кров родной!
Иван Сергеевич Аксаков напечатал в "Дне" (2 сентября 1865 года) письмо и стихотворение Печерина. "Это брат наш скорбит и страдает, - уверял Аксаков, - это родная наша душа бьется... изнывает, гибнет и стонет! Он наш, наш, наш... Неужели нет для него возврата?.. Русь простит заблуждения... " В 1876 году он напписал одному из своих корреспондентов в России: "...Признаюсь, я поздно спохватился. Ну, что ж! не беда! Время еще есть, пока мы живем! ... я решился не терять ни минуты времени. Рано ли, поздно ли придется мне сойти с поприща жизни, но никто не посмеет попрекнуть меня в бездействии... Не посрамим земли русския, но костьми ляжем ту, мертвии бо срама не имут".
Владимир Сергеевич Печёрин, однако, так никогда и не вернулся в Россию.
Он умер 17 апреля 1885 года в Дублине и похоронен на Гласневинском кладбище под надгробным камнем, поставленным на его могиле сестрами милосердия больницы Mater Misericordiae...
Между прочим нашла две мысли для себя: почти невозможно жить в России после того, как провел годы в европейских т.н. развитых странах.
Это первое.
И второе: Россия не отпускает тебя, хотя у меня нет опыта китаянки, уехавшей, скажем, в Канаду. Так ли и она навсегда остается привязанной к своей родине или легко забывает, получив сытую и благополучную жизнь?
И насчет ненависти к Отчизне. Мне кажется я понимаю Печёрина: ненависть - это эмоция человека, понимающего, как его родина отличается в худшую сторону от других стран. Понимание, что нет даже теоретической возможности изменить что-то, боль и досада за это, и как, эпатаж - прокламация ненависти.
Нужно понимать, что ненависть - это изнанки любви. Если мы что-то, кого-то ненавидим, значит мы не отпустили это что-то или кого-то.
Ненавидят то, что задевает твою душу, приносит ей боль. А ко всякой ненужной фигне человек равнодушен.