«Капает. Бьёт по макушке... Безумство свирепствует,
В точку сжимает пространство, украв окоём.
Беглому трусу тайга… Нет, не каторга – бедствие.
Жизнь на болотах – финал в лихолетье моём.
Снова встречаю весну. Заклеймённый валежник я –
Сохну, коростой зарос, почернел от хандры.
Сгинуть бесследно бы в травах нечёсаных грешнику,
Где на току для любимых поют глухари.
Пелось и мне. И пилось. И любилось отчаянно!
Бабочкой рыжей порхал зацелованный рот,
Трасса резвилась, сверкая улыбками Каина.
Визг тормозов… Варе шёл девятнадцатый год.
Мир напомаженный выцвел и рухнул в мгновение.
Крик захлебнулся, а я разучился дышать.
Став параноиком, всё потерял, искупления
Просит сбежавшая в топи больная душа.
По вечерам, растревожив безмолвие вещее,
Вместе со мной причитает болотный камыш.
Каждые сумерки в пляшущих тенях мерещатся
Юная Варя и тянущий ручки малыш».
Треснувший грифель споткнулся, сыпнув многоточием,
Строки сложились в знакомые контуры губ,
Зашелестели словами: «Соскучились с доченькой.
Не уберёг. Нам так холодно! Ждём. Приголубь».
С полки упала икона. «Изыди, исчадие».
Он исступлённо крестился, согнувшись в дугу.
Страх наказания стал и бедой, и проклятием,
Бил по макушке морзянкой: «По-длец, ду-ше-губ».
Морозный ветер бьёт в тоннели
прямых проспектов,
узких улиц,
неплохо то, что мы успели
и вовремя "переобулись".
Включив нейтралку,
прогревает
сосед любимую повозку
и уезжает, оставляя
на белом черные полоски.
Пятном бредём,
рабы уюта,
ждём в выходные русской бани,
косимся словно алеуты
на окна узкими глазами.
Так повелось -
мы жизнь скрываем,
меняясь в тёплом мире клеток,
немного света выпуская
сквозь ткани штор и занавесок.
Вплетает утро паутину
в замёрзший полусонный город,
где в перекрестиях - рутина:
работа, встречи, разговоры
и взгляды;
и меняет облик
невыспавшихся ночью улиц,
в себя захватывая толпы
людей.
А разве мы проснулись?
Мы спим с открытыми глазами,
как в гамаке
слегка качает...
Играет утро вместе с нами
в игру с названием
начало.
Он бежал сквозь пространство,
сквозь бури,
сквозь годы.
Всем казалось, что он
для того и рождён -
человек очень редкой и сильной породы,
чья реальная жизнь – это есть марафон.
Плеч касались не женские руки, а ветры,
возникая,
терялись во тьме города,
умирали под голой ступнёй километры,
дорогие секунды сплетались в года́.
На короткое время его оппоненты
с ним равнялись,
но дальше бежать не могли.
Он упал
за разорванной финишной лентой
и впервые всем телом коснулся земли.
Любопытной толпы восхищённые взгляды…
Но не видел уже одинокий гонец
Как другим –
непричастным –
вручали награды
и на головы клали лавровый венец.
Ветер сотен столетий суров и нещаден.
Да, он нынче забыт,
но, увы,
не прощён.
…Синеглазый малыш в сокровенной тетради
Соколиным пером написал «марафон».
Большое спасибо организаторам и членам жюри!