Из серии - Я люблю!
Да, я люблю читать. И эта моя любовь к чтению являлась неотъемлемой частью жизни советского человека. Ведь Советская нация была самой читающей нацией в мире. Книги читали везде и повсюду, а не только дома. Читали и на улицах при ходьбе, и на лавочках в скверах, и в транспорте, но особенно в метро, в поезде, в электричке.
А в жизни людей моего поколения, названого потом поколением шестидесятников, книга имела необыкновенно значимую роль. Книги читали взахлеб, о них говорили, спорили, из-за них налаживались или портились отношения и даже уходила или, наоборот, приходила любовь. А на некоторые книги, которые не были в массовых изданиях, у читателей выстраивалась очередь для чтения и их давали всего лишь на одну ночь, на выходные – настолько много было на них желающих, настолько они были востребованы.
Первую такую книгу мне дал старший брат, который учился в Иркутском Политехническом институте и жил в общежитии в самом Иркутске, а мы, его семья, жили тогда в городе Иркутск2, что находился от основного города километрах в семи около громадного авиационного завода.
Брат приехал вечером домой на пригородном поезде, называемом по местному «передачей», сунул мне книгу и сказал:
-- До понедельника. У нас о ней только и говорят. Она была запрещена при Сталине.
Я взял в руки книгу. На обложке стояло Ильф и Петров «Двенадцать стульев». И ушел читать. Прочитал я ее за вечер. Книга была завлекательная, читалась с интересом.
В следующий выходной брат привез мне «Золотого теленка». Я его тоже махнул за вечер.
Обе книги была прекрасно написаны, читались легко, без "напряга". Но… мне они не понравилась совершенно. Я не принимал такой балаганно-шутовской взгляд на мою страну. Не мог принять, потому что мне этот взгляд был чуждым. И когда я сказал об этом брату, он удивленно глянул на меня:
-- Ну, ты, брат, да-е-е-ешь! А у нас все от них с ума сходят!
Потом брат мне привез на выходные «Три товарища» Ремарка, его «Время жить и время умирать», его «На западном фронте без перемен», его «Триумфальную арку». И я был просто без ума от Эриха Марии Ремарка. Я чуть было не плакал от его романов.
А затем ко мне точно также, через студента брата, пришел Леонгард Франк со своими «Трое их трех миллионов», «Слева, где сердце» и потрясающим романом о любви между мужчиной и женщиной под названием «Карл и Анна» и конечно же Хемингуэй. Но мне не понравилось его знаменитое «Старик и море». Меня больше поразила его «Фиеста» и его «Праздник, который всегда с тобой»
Далее я уже пошел сам. Потому что начал интересоваться новыми книгами и даже завел блокнот, в котором записывал те книги, которые мне, по моему уразумению, надо было обязательно прочитать и через который я следил за новинками интересной для меня и именно для меня литературы.
Вот некоторые из и них, которые я с наслаждением прочитал в старших классах школы и далее после школы: «В тени алтарей» Миколайтиса-Пустиноса, «Фараон» Болеслава Пруса, «Не хлебом единым» Дудинцева, после прочтения которого я буквально зарекся становиться в будущем хоть каким-нибудь изобретателем, его же «Белые одежды», далее «Над пропастью во ржи» Сэлинджера и многие, многие другие книги из серии зарубежной и Советской литературы, которые я брал на выходные или же на ночь у нашей молоденькой институтской библиотекарши, только что закончившей вечерний Библиотечный институт и бывшей в те времена не слишком ко мне равнодушной. Как и я к ней.
Сюда же добавился потрясающие романы Джеймса Олджриджа «Дипломат» и «Охотник», известного во второй мировой летчика аристократа, его удивительная повесть о человеческом мужестве «Последний дюйм», который затем помимо своих известных художественных произведений прославился еще и тем, что, после войны, публично отрекся от Бога примерно таким слова:
-- Если ты, Бог, есть на этом свете, то ты не имел права допустить такой ад на земле, как вторая мировая война. А если все же допустил ее по каким-то своим соображениям, то я, истинный и праведный католик, публично отвергаюсь от тебя. Ты для меня теперь – никто! И я не хочу больше знаться с тобой!
И конечно же здесь был «потрясный» роман Горького «Жизнь Клима Самгина» четыре тома которого я ахнул за выходные, не в силах от него оторваться. Так раскрыть внутренний мир своих героев и психологические мотивы их поступков, так показать гнилость и никчемность русской интеллигенции начала двадцатого века и неизбежность подступающей Революции мог лишь Великий писатель.
А затем были мемуары Эренбурга «Люди, годы, жизнь», буквально потрясшие меня своей мудрой откровенностью и незнакомой для меня тогда частью правды жизни нашей страны, была также ошеломительная правда о Великой Отечественной войне в романах Константина Симонова «Живые и мертвые».
И конечно же был здесь «Один день Ивана Денисовича», который меня буквально потряс своей откровенностью, но только не правдой. Правда, это я уже знал и чувствовал, была совершенно другая. Ведь я вырос в бараках города Иркутск2 вместе с детьми выселенных кулаков и «врагов народа» и где вид колонн заключенных, водимых под охраной на работу во вредные цеха завода был постоянной составляющей нашей жизни.
Поэтому следующая его повесть «Матренин день» показалась мне совершенно неестественно лживой, выдуманной и буквально высосанной из пальца, не имеющей никакого отношения к нашей, Советской действительности. «Архипилаг Гулаг» я прочитал уже значительно позже и воспринял его скептически, лишь в качестве справочника с не слишком объективными данными. К тому времени я уже поколесил по Сибири, видел в натуре останки бывших Советских лагерей, много разговаривал с бывшими заключёнными и имел достаточно четкую позицию по отношении к Сталинским репрессиям.
Булгаковского «Мастера и Маргариту» я прочитал одним из первых в институте. Первая часть романа была напечатана в журнале «Москва» и его мне дала моя девушка библиотекарша на выходные. Мы этот роман прочитали всей комнатой студенческой общаги за ночь и были в безумнейшем восторге. Но на следующую его часть в библиотеке института сразу же выстроилась громадная очередь, которую обойти было невозможно и девушка посоветовала мне прочитать его в читальном зале Ленинской библиотеки. Она позвонила в «Ленинку», где работала ее знакомая по институту подруга, и заказала мне на вечер в читальном зале журнал «Москва» со второй частью романа. И я после занятий в институте, махнул в «Леннику» и просидел в ее читальном зале часа два, не меньше, проглатывая страницу за страницей этого удивительного романа.
Тогда же в журнале «Москва», сразу после «Мастера и Маргариты», был опубликован еще один роман Булгакова под названием «Театральный роман», мало известный для широкой публики, но который меня поразил до невозможности своим глубочайшим проникновением в душу творческого человека. Его я тоже ахнул за ночь. И с тех пор Булгаков стал для меня одним из самых уважаемых, самых любимых и самых близких для меня писателей.
Ну, а затем уже пришло время наших мемуаров, которые я проглатывал буквально мгновенно, за одну лишь ночь. Это было и «Генеральный штаб во время войны» Штеменко. И первый вариант мемуаров Жукова, и «В начале войны» Батова и воспоминания единственного уцелевшего в годы репрессий крупного военачальника Гражданской войны, комкора РККА Тодоровского, о первом и самом талантливым по мнению западных историков маршале двадцатого века Тухачевском, после которых я начал собирать выходящую тогда литературу о полководцах Гражданской войны и многие, многие другие.
Последнюю знАчимую для себя книгу я прочитал в середине восьмидесятых годов и это были знаменитейшие когда-то «Дети Арбата» Рыбакова. И которую сейчас никто из нынешней молодежи не читает. Я тогда был начальником отдела по проектировании нового цеха на заводе и часто бывал по работе в Москве, где мне ее дал на пару выходных дней один из книголюбов проектного московского Института ГИПРОТЯЖМАШ. Я ее взял. И до сих пор с благодарностью вспоминаю этого Председателя общества книголюбов института, благодаря которому я получил возможность окунуться в трагические, но мало известные нам тогда события тридцатых годов нашей Родины.
В последующие годы я ничего значительного из литературных произведений СССР и затем России не встретил. Чувствовалось все более и более, что художественная литература в России тяжело больна и умирает, переходя на откровенную эротику, грубую порнуху, пустую развлекаловку и "зауряднейший" примитивный криминал. А такая литература не для меня.
***
Двор.