Книга на одну ночь...

Из серии - Я люблю! 

Да, я люблю читать. И эта моя любовь к чтению являлась неотъемлемой частью жизни советского человека. Ведь Советская нация была самой читающей нацией в мире. Книги читали везде  и повсюду, а не только дома. Читали  и на улицах при ходьбе,  и на лавочках в скверах, и в транспорте, но особенно в метро, в поезде, в  электричке.

А в  жизни людей моего поколения, названого потом поколением шестидесятников, книга имела необыкновенно значимую роль.  Книги  читали  взахлеб, о них говорили, спорили, из-за них налаживались или  портились отношения и даже уходила или, наоборот, приходила любовь.  А на некоторые книги, которые не были в массовых изданиях,  у читателей выстраивалась очередь для чтения и их давали всего лишь на одну ночь, на выходные – настолько много было на них желающих, настолько они были востребованы.

Первую такую книгу мне дал старший брат, который учился в Иркутском Политехническом институте и жил в общежитии в самом Иркутске, а мы, его семья, жили тогда в городе Иркутск2, что находился от основного города километрах в семи около громадного авиационного завода.

Брат приехал вечером домой на пригородном поезде, называемом по местному  «передачей», сунул мне  книгу и сказал:
-- До понедельника. У нас о ней только и говорят. Она была запрещена при Сталине.

Я взял в руки книгу. На обложке стояло Ильф и Петров «Двенадцать стульев». И ушел читать.  Прочитал я ее за вечер. Книга была завлекательная, читалась с интересом.

В следующий выходной брат привез мне «Золотого теленка». Я его тоже махнул за вечер.

Обе книги  была прекрасно  написаны, читались легко, без "напряга".  Но… мне они не понравилась совершенно. Я не принимал такой балаганно-шутовской взгляд на мою страну.  Не мог принять, потому что мне этот взгляд  был чуждым. И когда я сказал об этом брату, он удивленно глянул на меня:
-- Ну, ты,  брат,  да-е-е-ешь! А у нас все от них с ума сходят!

Потом брат мне привез на выходные  «Три товарища» Ремарка, его «Время жить и время умирать», его «На западном фронте без перемен», его «Триумфальную арку». И я был просто без ума от Эриха  Марии Ремарка. Я чуть было не плакал от его романов.

А затем  ко мне  точно также, через студента брата,  пришел Леонгард Франк со  своими  «Трое их трех миллионов», «Слева, где сердце» и потрясающим романом  о любви между мужчиной и женщиной под названием  «Карл и Анна» и конечно же Хемингуэй.  Но  мне не понравилось  его  знаменитое «Старик и море». Меня больше поразила его «Фиеста» и его «Праздник, который всегда с тобой»

Далее я уже пошел сам. Потому что начал интересоваться новыми книгами  и  даже завел блокнот,  в котором записывал те книги, которые мне, по моему уразумению, надо было обязательно прочитать и через который я следил за новинками интересной для меня и именно для меня  литературы.

Вот некоторые из и них,  которые я с наслаждением прочитал в старших классах школы и далее после школы:  «В тени алтарей» Миколайтиса-Пустиноса,  «Фараон» Болеслава Пруса, «Не хлебом единым» Дудинцева,  после прочтения которого я буквально зарекся становиться в будущем  хоть каким-нибудь изобретателем,  его же «Белые одежды»,  далее «Над пропастью во ржи» Сэлинджера и многие, многие другие  книги из серии зарубежной и Советской  литературы, которые я брал  на выходные или же на ночь у  нашей  молоденькой  институтской  библиотекарши,  только что закончившей вечерний Библиотечный институт и бывшей в те времена  не слишком ко мне равнодушной. Как и я к ней.

Сюда же добавился потрясающие романы  Джеймса Олджриджа  «Дипломат» и «Охотник», известного во второй мировой  летчика аристократа,  его удивительная  повесть о человеческом мужестве  «Последний дюйм»,  который затем  помимо своих известных художественных произведений прославился еще  и тем, что,  после войны, публично отрекся от Бога примерно  таким слова:

-- Если ты, Бог, есть на этом свете, то ты не имел права допустить такой ад на земле, как вторая мировая война. А если все же допустил ее  по каким-то своим соображениям, то я, истинный и праведный католик, публично отвергаюсь от тебя. Ты для меня теперь  – никто! И я не хочу больше знаться с тобой!

И конечно же здесь был «потрясный»  роман Горького  «Жизнь Клима Самгина» четыре тома которого я ахнул за выходные, не в силах от него оторваться. Так раскрыть внутренний мир своих героев и психологические мотивы их поступков, так показать гнилость и никчемность русской интеллигенции начала двадцатого века и неизбежность подступающей Революции  мог лишь Великий писатель.

А затем были мемуары Эренбурга «Люди, годы, жизнь», буквально потрясшие меня своей мудрой  откровенностью и незнакомой для меня тогда частью правды жизни нашей страны, была также ошеломительная правда о Великой Отечественной войне в романах Константина Симонова «Живые и мертвые».

И конечно же  был здесь «Один день Ивана Денисовича», который меня буквально потряс своей откровенностью, но только не правдой. Правда, это  я  уже знал и чувствовал, была совершенно другая. Ведь я вырос в бараках города Иркутск2 вместе с детьми выселенных кулаков и «врагов народа» и где вид колонн заключенных, водимых под охраной на работу во вредные цеха завода был постоянной составляющей нашей жизни.

Поэтому  следующая  его повесть «Матренин день» показалась мне совершенно неестественно лживой, выдуманной и буквально высосанной из пальца,  не имеющей никакого отношения к нашей, Советской действительности. «Архипилаг Гулаг»  я прочитал уже значительно позже и воспринял его скептически,  лишь в качестве справочника с не слишком объективными данными. К тому времени я уже поколесил по Сибири,  видел в натуре останки бывших Советских лагерей,  много разговаривал с бывшими заключёнными и имел достаточно четкую позицию по отношении к Сталинским репрессиям.

Булгаковского  «Мастера и  Маргариту» я прочитал одним из первых в институте. Первая часть романа была напечатана в журнале «Москва» и его мне дала моя девушка библиотекарша на выходные. Мы этот роман прочитали всей комнатой студенческой общаги  за ночь и были в безумнейшем восторге. Но на следующую его часть в библиотеке института сразу же выстроилась громадная очередь, которую обойти было невозможно и девушка посоветовала мне прочитать  его в читальном зале  Ленинской библиотеки.  Она позвонила в «Ленинку», где работала ее знакомая по институту подруга, и заказала мне на вечер в читальном зале журнал «Москва» со второй частью романа. И я после занятий в институте, махнул в «Леннику» и просидел в ее читальном зале часа два, не меньше, проглатывая страницу за страницей этого удивительного романа.

Тогда же в журнале «Москва», сразу после «Мастера и Маргариты», был опубликован еще один роман Булгакова под названием «Театральный роман»,  мало известный для широкой публики, но который меня поразил до невозможности  своим глубочайшим проникновением в душу творческого человека.  Его я тоже ахнул за ночь. И с тех пор Булгаков стал для меня одним из самых уважаемых, самых любимых  и самых  близких для меня писателей.

Ну, а затем уже пришло время наших мемуаров, которые я проглатывал буквально мгновенно, за одну лишь ночь. Это было и «Генеральный штаб во время войны» Штеменко. И первый вариант мемуаров Жукова, и «В начале войны» Батова и воспоминания  единственного уцелевшего в годы репрессий крупного военачальника  Гражданской войны,  комкора РККА Тодоровского, о первом и  самом талантливым  по мнению западных историков маршале двадцатого века  Тухачевском,  после которых я начал собирать  выходящую тогда литературу о полководцах Гражданской войны и  многие, многие  другие.

Последнюю знАчимую для себя книгу я прочитал в середине восьмидесятых годов и это были знаменитейшие когда-то «Дети Арбата» Рыбакова.  И которую сейчас никто из нынешней молодежи не читает. Я тогда был начальником отдела по проектировании нового цеха на заводе и часто бывал  по работе в Москве,  где мне ее  дал на пару  выходных дней один из книголюбов проектного московского  Института ГИПРОТЯЖМАШ.  Я ее взял. И до сих пор с благодарностью вспоминаю этого Председателя общества книголюбов института, благодаря которому я получил возможность окунуться в трагические, но  мало известные нам  тогда события тридцатых годов нашей Родины.

В последующие годы я ничего значительного из литературных произведений СССР и затем России  не встретил.  Чувствовалось все более и более, что художественная литература в России тяжело больна и умирает, переходя на  откровенную эротику, грубую порнуху, пустую развлекаловку  и "зауряднейший"  примитивный  криминал. А такая литература  не для меня.

***