А время приближается к порогу,
но Время умоляешь о другом:
замедлить бег иль отвернуть дорогу –
и ты, кто вечно уповал на Бога,
и ты, кто богом был в себе самом…
Допускаю (и вы – наверняка же, не пребываете в неведении!), что земли ушедших находятся не под нашими ногами, а в высях Вечности, в мире, не разделённом на страны, расы и религии, в мире всеобщей любви и вечной гармонии! В нем нет войн, преступлений и предательств, и обитатели его не делятся на бедных и богатых, умных и глупых, хитрых и простодушных…. По сути своей, у них и душ-то нет, душ – в обычном нашем понимании. Вместо миллиардов разномастных – греховных, испарённых из плоти душ – у них воедино общая на всех… материальная духовность другого, нового бытия, и это отнюдь не какая-нибудь химера призрачности либо космическая субстанция (космоса, в моём понимании, как такового, – нет, деяния и объекты – в досягаемой разумом близи), а жизнь настоящая, незыблемо связанная с нами. И потому, обращаясь поимённой мыслью к ушедшим от нас предкам и друзьям, врагам и незнакомым, мы обращаем взор свой ко всем им сразу, ибо они все есть единое и высшее, воплощённое в нашу мысль ими же.
Дедушка Моисей Григорьевич и Джон Леннон, соседка по коммуналке Соня и Леонардо да Винчи, лучший друг Вовка и Иван Бунин, — безвестные и именитые, навсегда отделённые от нас, как нам кажется, и вынесенные за границу Бытия… и – мы, плоды сиюминутной субъективности, о которой только подозреваем, что она есть в нас, веруем, что физически живём внутри себя – сонно или споро, индивидуально и коллективно, но живём, а на самом деле – служим тому, что будет потом, находясь в пребывании хлипком и кратком, необходимом разве что для перехода.
Почему, едва родившись, мы сейчас же горько плачем, и не рады рукам, поднявшим нас к солнцу и самому небу не рады? потому что в отличие от взрослого, дитя знает, что мир, в который он явился, вовсе не тот, в каком ему быть надлежит. Дитя крови и грязи рождения есть тело перехода в настоящее, чистое, но с каждым часом пребывания в фикции жития наше «Я» забывает о своём истинном предназначении. Мы мелки и ограничены, суетливы и напрасны в своём стремлении удержать ускользающее время, любой ценой подарить себе лишний миг, не веруя в Извечность и боясь того, что ждёт нас за горизонтом нашего понимания.
«Лучше так, и это всё моё, это мой век и моя жизнь, и я в ней сей же час и уж как-нибудь, а то, что там – есть ли?» И ты выгадываешь с явным умыслом: допустим, – говоришь ты, – небеса уже во мне, но тогда они и в убившем меня из-за угла враге, и в изменившей и ушедшей жене, и в продажном телевизионном растлителе, и мало ли в ком ещё… И вот это, так и вдруг, едино-светлое?
Мы – уже не дети; фантазии подобного свойства давно на миру, и автор всего лишь беспечный манипулятор, тасующий религиозные догматы, как в голову придёт. Но мысль у пишущего сие зудит крамольная и потому несносная: Бог един, и все, вознесённые к нему – простаки и гении, праведники и убийцы, люди всея – есть Он. Нет райских кущ и нет котлов кипящих, а есть, наконец, чист человек; земли надежд и разочарований, прихотей греха и молитв исповедальных остаются назади; вседержитель поднебесья могуч и чёрен, а его прихвостни рогаты и совратительны; Бог светел – но всего лишь проводник: потому есть выбор – мы или идём дальше и навсегда, или с нами тот, кто не торопит.
----------
соприкосновения
