Собственные давние тексты, где всё просто и ясно сердцу, где человечность языка читабельна и честна каждой строчкой… тебя же и удручали, да ты ничего не мог с собой поделать; таков, по существу, стался разнузданный императив: грубо говоря – фаталистически несло не туда, где миллионы похожих друг на друга творений, начиная с наскальных низов и высот Платона, но… в сторону изнеможенной пустоши, где не было ни засеянных семян сути, ни медовых сот смысла, где, прежде всего, не было читателя – благодарного и проникшегося соразмеренными ему поделками автора.
Платонов огонь размышлений высвечивает голографические образы, рождающиеся в дымах памяти. — В глаголах твоих – деланно густо и тем пустынно, едва ли не темень и без надлежащей искры – выговаривает сочинителю Моисей, его дед, крещённый под золочёно-луковыми головками Христа и сгинувший в пиявочной воде советских запруд 37 года. – Домотканая наша геральдика проста есть: сермяга и ты, гой, стоящий ныне с лампадкой на телеге текстов и внимающий проносящемуся мимо, всяк освящённому экспрессу… Изыщи горение в себе!
Отвергающий ристалище завтрашнего, ты наново в благом былом – ревностный разносчик казённого кегля, новеллист пройденного – полной мерой не испытанного и расторопно додуманного, путешествующий иллюстратор сомнительных приключений, рафинированный поклонник имажинизма, злостный зануда и баловень женщин – в одном лице… лице соучастников твоих жизней.
