Многие скажут, что великая доблесть поэзии в том, что она воспитывает людей и дает им образцы, которым следует подражать, и что таким путем боги возвещают законы своим детям.
Однако это явно не так, потому что поэзия влияет на человека подобно лести: она усыпляет побуждение к действию, отнимает желание честно заслужить похвалу. На первый взгляд она кажется просто ребячеством, опорой слабых и утешением в беде, но нет! Поэзия – зло. Она обезоруживает безоружных и удваивает тоску.
Однако это явно не так, потому что поэзия влияет на человека подобно лести: она усыпляет побуждение к действию, отнимает желание честно заслужить похвалу. На первый взгляд она кажется просто ребячеством, опорой слабых и утешением в беде, но нет! Поэзия – зло. Она обезоруживает безоружных и удваивает тоску.
Кто же они, эти поэты, которые усугубляют неудовлетворенность, вечную неудовлетворенность человека? Это горстка людей, но они рождаются в каждом поколении.
О поэте издавна сложилось такое представление: он беспомощен в практических делах, рассеянность часто делает его смешным, он нетерпелив, раздражителен, подвержен неумеренным страстям. Как издевался Перикл над Софоклом в качестве правителя города, или возьмем рассказ о Менандре, когда тот проходил по рынку – одна нога босая, другая в сандалии.
Эти всем известные черты иногда объясняют тем, что поэты-де погружены в познание истин, лежащих вне видимого мира, и что это познание вечных истин сродни безумию или богоданной мудрости. Но я объясняю это иначе.
Я думаю, что все поэты в детстве были больно ранены или уязвлены жизнью, и это навсегда вселило в них страх перед любыми житейскими неурядицами. Недоверие и ненависть побуждают их выдумывать другой, воображаемый мир.
Поэтический мир – это плод не более глубокого прозрения, а более острой тоски.
Поэзия – особый язык внутри общего языка, призванный описывать жизнь, которой никогда не было и не будет, но образы ее так заманчивы, что люди проникаются ими и видят себя не такими, каковы они на самом деле.
Мнение мое подтверждается тем, что даже тогда, когда поэты порицают жизнь, описывая всю ее очевидную бессмыслицу, читатель все равно ощущает душевный подъем, ибо и в своем осуждении поэты предполагают наличие более благородного и справедливого порядка вещей, мерой которого они нас судят и которого, по их мнению, можно достичь.
О поэте издавна сложилось такое представление: он беспомощен в практических делах, рассеянность часто делает его смешным, он нетерпелив, раздражителен, подвержен неумеренным страстям. Как издевался Перикл над Софоклом в качестве правителя города, или возьмем рассказ о Менандре, когда тот проходил по рынку – одна нога босая, другая в сандалии.
Эти всем известные черты иногда объясняют тем, что поэты-де погружены в познание истин, лежащих вне видимого мира, и что это познание вечных истин сродни безумию или богоданной мудрости. Но я объясняю это иначе.
Я думаю, что все поэты в детстве были больно ранены или уязвлены жизнью, и это навсегда вселило в них страх перед любыми житейскими неурядицами. Недоверие и ненависть побуждают их выдумывать другой, воображаемый мир.
Поэтический мир – это плод не более глубокого прозрения, а более острой тоски.
Поэзия – особый язык внутри общего языка, призванный описывать жизнь, которой никогда не было и не будет, но образы ее так заманчивы, что люди проникаются ими и видят себя не такими, каковы они на самом деле.
Мнение мое подтверждается тем, что даже тогда, когда поэты порицают жизнь, описывая всю ее очевидную бессмыслицу, читатель все равно ощущает душевный подъем, ибо и в своем осуждении поэты предполагают наличие более благородного и справедливого порядка вещей, мерой которого они нас судят и которого, по их мнению, можно достичь.
Вот каковы те, кого зовут гласом божьим. Если боги существуют, я могу их себе представить жестокими или безразличными, непознаваемыми, равнодушными к людям или творящими благо, но я не могу вообразить, чтобы они занимались этой детской игрой – внушали людям через поэтов ошибочные представления о сущем.
Поэты такие же люди, как мы, только больные и страждущие. У них одно утешение – бредовые мечты. Но не мечты, а трезвая явь должны научить нас, как жить в этом трезвом мире.
На мой взгляд, Уайлдер вполне убедителен в своей трактовке поэтов и сути поэзии, но - излишне категоричен и поспешен в выводах, ибо трезвая явь - скучна и неплодоносна.
Трезвая жизнь без мечтаний подобна земле, лишенной дождей, смены дня и ночи, жары и холода и т.д., а поэтический взгляд на мир, доверие и приверженность собственной фантазии, мечте - основа любого творчества.
"Нельзя быть математиком, не будучи в то же время поэтом в душе." С.В.Ковалевская
"Математик, который не является отчасти поэтом, никогда не достигнет совершенства в математике." К. Вейерштрасс
Но то же самое можно сказать о любой науке и о любом нашем занятии.
Поэты такие же люди, как мы, только больные и страждущие. У них одно утешение – бредовые мечты. Но не мечты, а трезвая явь должны научить нас, как жить в этом трезвом мире.
Торнтон Уайлдер "День восьмой"
На мой взгляд, Уайлдер вполне убедителен в своей трактовке поэтов и сути поэзии, но - излишне категоричен и поспешен в выводах, ибо трезвая явь - скучна и неплодоносна.
Трезвая жизнь без мечтаний подобна земле, лишенной дождей, смены дня и ночи, жары и холода и т.д., а поэтический взгляд на мир, доверие и приверженность собственной фантазии, мечте - основа любого творчества.
"Нельзя быть математиком, не будучи в то же время поэтом в душе." С.В.Ковалевская
"Математик, который не является отчасти поэтом, никогда не достигнет совершенства в математике." К. Вейерштрасс
Но то же самое можно сказать о любой науке и о любом нашем занятии.
