«Кто же решится опять напялить на себя эти кринолины вымирающих бабушек?» — данный вопрос поставил В. Маяковский в статье «Два Чехова», ведя борьбу с «истрепанными», «изношенными» словами-поэтизмами, такими, как светило, венец, очи, лоно, муза, любовь и т. п., ставшими штампами, «красивостями».
Парадокс, но «напялившим» оказался один из самых ярых отвергающих; тот, который сравнивает традиционно-поэтическую лексику с гардеробом изношенных вещей, требующих обновления: Сам Маяковский!
Среди наиболее часто встречающихся поэтизмов у него было слово душа, по выражению Горького, «ходовое, как пятак». «Была душа поэтами рыта», - писал и сам протестующий в 1914 году об этом слове в стихотворении «Мысли в призыв», характеризуя его как традиционно-поэтическое.
Вот несколько примеров из «нарытого»:
«Изронил жемчужную он душу; / Изронил один, из храбра тела, / Сквозь свое златое ожерелье!...» («Слово о полку Игореве» в пер. А. Майкова);
«К востоку, все к востоку / Стремление земли— / К востоку, все к востоку / Летит моя душа» (Жуковский);
«Когда бы верил я, что некогда душа, / От тленья убежав, уносит мысли вечны, / И память, и любовь в пучины бесконечны,— / Клянусь! давно бы я оставил этот мир» (Пушкин);
«Я зрел во сне, что будто умер я; / Душа, не слыша па себе оков / Телесных, рассмотреть могла б яснее / Весь мир — но ей не до того ...» (Лермонтов).
Внутренний мир человека — волнующая, острая тема поэтического творчества Маяковского. Душа в большей части его контекстов существует независимо от человека, лирического героя. В этом случае он развивает древний, вечный мотив стремления души освободиться от плоти, идет от многовековой традиции представлять душу, живущей после смерти человека самостоятельно (что является весьма традиционным):
«Белые крылья выросли у души, / стон солдат в пальбе доносится. / „Ты на небо летишь,— / удуши, / удуши его, / победоносца» (Война и мир).
Преображает же слово душа автор, используя такие приемы семантико-стилистического преобразования поэтизма, как персонификация и овеществление.
Персонификация (от лат. persona «лицо» - facio «делаю») — представление какого-либо предмета или абстрактного понятия в образе человека. Обратимся к стихотворным текстам Маяковского, в которых проведена аналогия душа — человек. Например, в следующем:
Я искал ее,
невиданную душу,
чтобы в губы-раны
положить ее целящие цветы.
………………………………..
Впрочем,
раз нашел ее —
душу.
Вышла
в голубом капоте,
говорит:
«Садитесь!
Я давно вас ждала.
Не хотите ли стаканчик чаю?»
Владимир Маяковский, трагедия
Данный фрагмент построен на контрасте двух картин: поэтической и бытовой, контрасте образов, интонаций, стилей. Сопоставим: искал — нашел; целящие цветы-—-стаканчик чаю; невиданная душа — душа в голубом капоте. Приподнято-возвышенный тон повествования первой части сменяется здесь обыденным, разговорным, доводится до сарказма. «Пограничный» союз впрочем служит для перехода к другому стилю изложения. Разговорная окраска данного слова - первая ступень к стилистическому снижению, приземлению понятия. Традиционно-поэтический образ «невиданной души» переводится в иной, предметный план, отвлеченная сущность перевоплощается, становится героиней бытового эпизода, «душой в голубом капоте», которая обращается к лирическому герою с предельно земным предложением выпить чаю. По наблюдениям Ю. М. Лотмана (Роман Л. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий, Л, 1983, с. 10), «подобная деталь», составляющая общее место сентиментальных романов «на старый лад», отнюдь не служила средством снижения образа героини. Однако уже в романе «Евгений Онегин» на ее основе создаются две стилистически противоположные картины:
лирическая — «Разлитый Ольгиной рукою, / По чашкам темною струею / Уже душистый чай бежал ...» и
ироническая — «Зовут соседа к самовару, / А Дуня разливает чай ...».
Пушкин добивается иронического эффекта сочетанием разговорного, нелитературного имени Дуня с сентиментальной деталью разливать чай. Поздние символисты использовали эту деталь для снижения высокого стиля.
Например, у А. Белого в «Безумце» читаем:
«Ах, когда я сижу за столом / и, молясь, замираю / в неземном, / предлагают мне чаю ...»
Другое направление, в котором идет работа Маяковского над созданием и обновлением поэтического слова-образа с опорой на традицию, - овеществление (уподобление предмету) нематериального начала, которое, с одной стороны, может привести к стилистическому снижению поэтизма, а с другой, - не мешает сохранению высокого понятия в слове.
В классической поэзии для передачи значения «внутренний психический мир человека» характерным было тождественное употребление поэтизмов душа – сердце. Например, у Пушкина в стихотворении "Дар напрасный, дар случайный...":
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?...
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
(Сердце пусто - душу наполнил).
Отталкиваясь от традиции, Маяковский использует параллель душа — сердце как один из приемов, помогающих провести материализацию высокого понятия. Такие образы, как:
«...душу вытащу, <...> и окровавленную дам, как знамя» (Облако в штанах);
«душу на блюде несу к обеду идущих лет» (Владимир Маяковский, трагедия)
обоснованы рядом контекстов:
«Это я /сердце флагом поднял. / Небывалое чудо двадцатого века!» (Человек);
«буду дразнить об окровавленный сердца лоскут»; «сердце возьму, / слезами окапав, / нести» (Облако в штанах).
Поэтизмы душа - сердце помещены в сходное словесное окружение. Они вполне взаимозаменяемы, как и в классических фрагментах.
Особую группу составляют контексты, в которых опредмечивание достигается столкновением высокого поэтизма - неодушевленного существительного — с глаголами конкретного действия, такими, как прихрамывать, заштопать, нюхать и т. д.:
«А я, прихрамывая душонкой, / уйду к моему трону / с дырами звезд по истертым сводам»;
«Милостивые государи! / Заштопайте мне душу, / пустота сочиться не могла бы» (Владимир Маяковский);
«И когда мой голос похабно ухает -/ от часа к часу, / целые сутки, / может быть, Иисус Христос нюхает / моей души незабудки» (Облако в штанах).
Появлению новых оттенков в значении поэтизма душа способствует переосмысление Маяковским языковых штампов, общеязыковых фразеологизмов, традиционных поэтических употреблений. Так, в трагедии «Владимир Маяковский» в отрывке:
«Вам ли понять, / почему я, / спокойный, / насмешек грозою / душу на блюде несу / к обеду идущих лет»,
где душа — составная часть, принадлежность лирического героя, которую он «отрывает» от себя и отдает людям — устойчивая языковая формула, близкая обороту «отдать душу». Возможна также опора на разговорный фразеологизм «преподнести, дать и т. д. что-нибудь на блюде» - подать в готовом виде. Опредмечиванию отвлеченного понятия, заключенного в слове душа, способствует и словесное окружение: блюдо, обед. Следует особо подчеркнуть, что проведенная поэтом материализация души, предполагаемая разговорная основа образа не мешают сохранению высокого стиля, не снижают высокого понятия слова, не «обытовляют» исконно высокий жест «отдать душу, сердце людям».
Одна из характерных черт творчества Маяковского - повторяющиеся образы. Помещенные в сходное словесное окружение, они развиваются в разных направлениях.
Например:
«Теперь / у него / душа канатом, / и хоть гвоздь вбивай ей -/ каждая мышца» (Мысли в призыв).
Или
«Я душу над пропастью натянул канатом, / жонглируя словами закачался над ней» (Флейта-позвоночник).
Поэт сравнивает «душу» с предметами, которые ранее в лирических произведениях не встречались: канат, веревка. Образ душа канатом получает неоднозначное толкование. Вполне вероятно обновление традиционной формулы струны души. Можно усмотреть в нем и развитие созданных поэтом образов:
«С душой натянутой, как нервы провода,/я -/царь ламп!/: <...> наши новые души,/гудящие,/как фонарные дуги» (Владимир Маяковский),
в основе которых идея обновления мира.
Традиционно душа обладала ореолом некоей неприкосновенности, тогда как тело могло подвергаться истязаниям (у Пушкина в стихотворении «Видение короля», 1834):
«Громко мученик Господу взмолился: „Прав ты, боже, меня наказуя! / Плоть мою предай на растерзанье, / Лишь помилуй мне душу.
У Маяковского же читаем:
вам я
душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая! —
и окровавленную дам, как знамя.
Облако в штанах
Скоро у мира
не останется неполоманного ребра,
И душу вытащат.
И растопчут там ее только для того,
чтоб кто-то
к рукам прибрал
Месопотамию.
К ответу
Сходный образ поэт осмысливает и как душу человека, отданную людям, и как душу мира, растоптанную, уничтоженную. Фрагменты строятся на обыгрывании общеязыкового фразеологизма растаптывать душу, любовь, счастье, чувство (надругаться, оскорбить что-то высокое в человеке, грубо обидеть). Основная роль в построении образа отводится глаголу растоптать (топча ногами, ломать, мять, уничтожать что-либо). Однако в первом случае этот глагол не снижает высокого, торжественного пафоса, а во втором — трагического. Маяковский опирается на многозначность слова. Во фрагменте из «Облака» контекстуально обусловлено значение: сделать ровным, выровнять, придать определенную форму, форму знамени. В приведенном отрывке из стихотворения «К ответу» растоптать — уничтожить: «Во имя чего / сапог / землю растаптывает, скрипящ и груб?»
Итак, попадая в новое словесное окружение, поэтизм обрастает новыми смысловыми и стилистическими элементами. В соответствии с требованиями времени Маяковский создает глубоко индивидуальный образ, нашедший опору в поэтической традиции.
!!!
Ю.Карабчиевский:
"Маяковский — как засасывающая воронка, всякое сближение с ним губительно. Даже трагическая его судьба есть великий соблазн и растление душ, доказательство того, что можно упорно, убежденно, талантливо служить подмене и при том оставаться уязвленным и обделенным, то есть заслуживающим безусловного сочувствия.
......
Отношение к Маяковскому всегда будет двойственным, и каждый, кто захочет облегчить себе жизнь, избрав одного Маяковского, будет вынужден переступить через другого, отделить его, вернее, отделять постоянно, никогда не забывая неблагодарной этой работы, никогда не будучи уверенным в ее успехе.
......
И однако, тем более, страшной серьезности его как явления уже никто не в силах оспорить.
В сущности, он совершил невозможное. Действуя в бесплодном, безжизненном слое понятий, общаясь лишь с поверхностным смыслом слов, с оболочкой людей и предметов, он довел свое обреченное дело до уровня самой высокой поэзии. Не до качества, нет, здесь предел остался пределом, — но до уровня, считая геометрически. Его вершина пуста и гола, не сулит взгляду ни покоя, ни радости, — но она выше многих соседних вершин и видна с большего расстояния.
Так будет всегда, хотим мы того или нет. В этом исключительность Маяковского, его странное величие, его непоправимая слава".