“Будучи русским писателем, я всегда почитал долгом следовать за текущей литературой и всегда читал с особенным вниманием критики, коим подавал и повод. Чистосердечно признаюсь, что похвалы трогали меня как явные и, вероятно, искренние знаки благосклонности и дружелюбия. Читая разборы самые неприязненные, смею сказать, что всегда старался войти в образ мыслей моего критика и следовать за его суждениями, не опровергая оных с самолюбивым нетерпением, но желая с ними согласиться со всевозможным авторским себяотвержением. К несчастью, я замечал, что по большей части мы друг друга не понимали. Что касается до критических статей, написанных с одною целью оскорбить меня каким бы то ни было образом, скажу только, что они очень сердили меня, по крайней мере в первые минуты, и что, следственно, сочинители оных могут быть довольны, удостоверясь, что труды их не потеряны. Если в течение 16-летней авторской жизни я никогда не отвечал ни на одну критику( не говорю уже о ругательствах), то сие происходило, конечно, не из презрения.
Состояние критики само по себе показывает степень образованности всей литературы. Разборы «Вестника Европы» и приговооы «Северной пчелы» достаточны для нас. Мы не имеем ещё нужды ни в Шлегелях, ни даже в Лагарпах. Презирать критику потому только, что она ещё находится во младенчестве, значит презирать юную литературу за то, что она ещё не возмужала. Это было бы несправедливо. Но как наша словесность с гордостию может выставить перед Европою Историю Карамзина, несколько од Державина, несколько басен Крылова, пэан 12-го года Жуковского и несколько цветов северной элегической поэзии,- так и наша критика может представить несколько отдельных статей, исполненных светлых мыслей, глубоких воззрений и важного остроумия. Но они являлись отдельно, в расстоянии одна от другой, и не получили ещё веса и постоянного влияния. Время их ещё не приспело.
Не отвечал я моим критикам не потому также, чтоб недоставало во мне охоты, весёлости или педантства; не потому, чтоб я не полагал в сих критиках никакого влияния на читающую публику. Но, признаюсь, мне было совестно для опровержения оных повторять школьные или пошлые истины, толковать о грамматике, риторике и азбуке, а что всего затруднительнее, оправдываться там, где не было обвинений, важно говорить:
Et moi je vous soutiens que mes vers sont tres bons
А я утверждаю, что стихи мои хороши(фр)
или от нечего делать идти судиться перед публикою и стараться насмешить её ( к чему ни малейшей не имею склонности). Например, один из моих критиков, человек, впрочем добрый и благонамеренный, разбирая, кажется «Полтаву», выставил несколько отрывков и вместо всякой критики уверял, что таковые стихи сами себя дурно рекомендуют. Что бы мог я отвечать ему на это? А так поступали почти все его товарищи. Критики наши говорят обыкновенно: это хорошо, потому что прекрасно, а это дурно, потому что скверно. Отселе их никак не выманишь.
Ещё одна причина и главная: леность. Никогда не мог я до того рассердиться на бестолковость или недобросовестность, чтоб взять перо и приняться за возражение. Нынче в несносные часы карантинного заключения, не имея с собою ни книг, ни товарища, вздумал я для препровождения времени писать опровержение на все критики, которые мог только припомнить, и собственные замечания на собственные же сочинения. Смею уверить моего читателя ( или Господь пошлёт мне читателя), что глупее сего занятия отроду ничего не мог я выдумать…
*****************
«Кавказский пленник» - первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил; он был принят лучше всего, что я ни написал, благодаря некоторым эллегическим и описательным стихам. Но зато Николай и Александр Раевские и я, мы вдоволь над ним насмеялись…
… Наши критики долго оставляли меня в покое. Это делает им честь: я был далеко в обстоятельствах не благоприятных. По привычке полагали меня все ещё очень молодым человеком. Первые неприязненные статьи, помнится, стали появляться по напечатанию четвёртой и пятой песни «Евгения Онегина». Разбор сих глав, напечатанный в «Атенее», удивил меня хорошим тоном, хорошим слогом и странностью привязок. Самые обыкновенные риторические фигуры и тропы останавливали критика: можно ли сказать стакан шипит, вместо вино шипит в стакане? каким дышит, вместо пар идёт из камина? Не слишком ли смело ревнивое подозрение? неверный лёд?
Как думаете, чтобы это значило:
мальчишки
Коньками звучно режут лед?
Критик догадывался, однако, что это значит: мальчишки бегают по льду на коньках.
Вместо:
На красных лапах гусь тяжёлый
(Задумав плыть по лону вод)
Ступает бережно на лёд.
Критик читал:
На красных лапах гусь тяжёлый
Задумал плыть-
и справедливо замечал, что недалеко уплывёшь на красных лапках…»
А.С. Пушкин
