Левые вакансии и откровенный идиотизм

Прадед мой свердловец был,
В город южный прибыл он,
Ибо смерть родни он не забыл,
От казачьей свары боль и стон.

К красным он легко пришёл,
Чтобы с тварью рассчитаться,
Справедливость он нашел,
Начал на Дону стрелять, смеяться.

Падала от боли, страха тварь,
Что с нагайкой, чубом, шашкой,
И дома их украшала кровь и гарь,
Жрали землю, не питались кашкой!

Все убитые садистской, пьяной казарой,
Были прадедом с другими отмщены,
Кулачьё поганое, жестокое стрелял порой,
От них несчастные уже защищены.


Когда вошли каратели, и прадед мой,
Сидели на колах станичники не казаки,
Добить просили, кто от боли не немой,
Но многие просили мести, резаки.

И пойманных отродий яростно казнили,
Одно лишь жалко, что не всех подряд,
Кого-то сдуру мои предки пощадили,
Будь в прошлом я, весь расстрелял бы ряд!

В станицах кашаки одни были «людьми»,
А прочие, как негры на плантациях рабы,
Евреи, мои предки, жили со зверьми,
Их жизнь зависела от прихоти станичного губы.

И так века, евреев и других терзали казаки,
И разоряли гнусные, тираны-кулаки, подонки,
Ну почему Иосиф спас их, не дал всем тесаки,
И не очистил юг совсем, не сдохли все их жёнки?

Мне уже всё равно. После пережитого - см. Правда, которую я пережил сам - я уже живу под смертью. И всем здоровым, не ценящим свою жизнь и страданий других, желаю того же. Самого.