ЖИЗНЬ ВОЖДЯ. 8. Рассказы о том времени

______________________________________________________________________________________________________________



ЛАЗУТЧИЦА
_____________________

В 1932-1933 гг. она была совсем маленькой девочкой. Ее мама работала на даче И.В. Сталина, которую впоследствии станут называть «Ближней», а она прибегала на эту дачу из соседней деревеньки порезвиться и помочь маме.
Когда я попросил вспомнить все-все, что сохранилось в ее памяти из того счастливого детства, и объяснил, с какой целью упрашиваю, она застеснялась и попросила не называть ее имени. Договорились, что я представлю ее как Римма Ивановна.


* * *

- Римма Ивановна! А как же Вас пропускал часовой, не боялся, что ему влетит за такую халатность?
- Ой, что Вы! Какой часовой! Мы наладились прямиком через забор и на дачу. Это уж когда я первоклашкой стала, несколько раз приходила к маме, соблюдая правила приличия. Стала вроде бы взрослой и серьезной, и потому пользовалась официальной проходной. Да и что часовой, он скорее для «фасону» там стоял, все больше ворота открывал; так, привратник с винтовкой. Так что все одно: что через забор, что мимо часового...
- Все равно, этот поступок - вроде как нарушение режима охраны объекта.
- Я и сама потом уж, став взрослой, задумывалась: какая же это к дьяволу охрана? Это сейчас охрана. А тогда тот, со штыком на входе, и второй, которого я видела на территории, был в ремнях и «без штыка». Вот эту разницу тогда отметило мое детское любопытство, потому что я спрашивала отца, почему один дядя военный со «штыком», а другому не дали. Я-то потом поняла, глупенькая: у второго был револьвер или наган, или... как там тогда было, ну, в общем, пистолет.

Может, и еще где охрана была, как потом писали, сидела по кустам, только я никогда их не видела.

Ну, хорошо, пусть где-то пряталась охрана. А забор дачный, через который мы пролезали на дачу? Это же не то, что препятствие, срамота одна.
- Римма Ивановна! Вот Вы говорите, что были маленькой и в то же время преодолевали забор...
- Нет, мы не перелезали, мы сквозь забор пролезали. Это сейчас заборы трехметровые, кирпичные, что за ними творится - сам леший не увидит.
А тогда забор был в виде штакетника. Дощечки тоненькие, узкие - в ширину лыжи. Сверху затесанные уголком, в точности, как забор из лыж. А расстояние между лыжами такое, что голова просовывалась. Шнырь! И на даче.
- И не боялись?
- А чего бояться? С одной стороны, мы тогда и не понимали того, что делали; а с другой - забор был такой хиленький, какой-то заброшенный. В деревеньках по соседству и то лучше были. Складывалось впечатление, что стоит он в лесу по ошибке, неизвестно зачем; мешает гулять.
- Римма Ивановна, вот Вы несколько раз кряду упомянули «мы». Почему не «я»?
- Э, батенька! Раньше подружки - как сестры были! С подружкой, конечно. Просто по малолетству страшновато было одной ходить по лесу. Я имею в виду вне дачи. Он, лес, хоть и недолгий был, а все же неуютно. Как раз по ту сторону, когда пролезешь сквозь забор, там уже и не боишься.
- А Вы туда ходили специально к маме или там как-то по-особенному было, красиво, что ли, и Вы бегали туда погулять?
- Дело в том, что в том лесу или, может быть, прилесье, так вернее, никогда не было взрослых. Наверное, понимали, что это не совсем обычная зона. Ну, а нам что? Нам и цветы, и грибы, и красота, и тишина.
А вот за ограду проникли первый раз случайно. У нас была большая-большая кошка, как крупный заяц. (Римма Ивановна в этот момент развела руками, показывая, каких размеров была кошка). Однажды мы гуляли близко от забора, а наша кошка бросилась от нас и сквозь забор вприпрыжку (трава мешала) побежала к дому.
Мы за ней. Одна дощечка в заборе легко поддалась, а может, и полусгнившая была, не помню. А может быть, в том месте ширина между «лыжами» была больше, не помню. Мы спешили за кошкой и как-то легко оказались по ту сторону забора. Побежали в том направлении, куда убежала кошка. Насколько помню, бежали недолго и тут же уткнулись в дом. Необъяснимо, но кошка словно поджидала нас, а, завидев, юркнула под фундамент.
Мы стали выманивать ее оттуда, и, кажется, не в меру расшумелись. Говорю так потому, что какой-то дядя, назовем его «смотрителем порядка», окликнул нас: «Вы что расшумелись? Чьи вы будете?» Мы с подружкой в один голос, почти перебивая друг друга:
- Тетя Настя наша здесь.
- Моя мама тут работает.

Потом возник «дядя» в ремнях, высокий, и зачем-то переспросил, чьи мы.
Потом сказал: «Ну, пойдемте!»
Обошли дом и он окликнул: «Настя, узнаешь лазутчиков? Твои?»
Мама едва успела ответить и тут же принялась отчитывать нас тихим голосом.

Раньше дети были послушными. Мы стояли молча, слушали и, кажется, не понимали, что мы такого сделали. Я-то ничего. Меня отчитывала моя мама. А вот подружка испугалась: тетя Настя ругает, чужой дядя молчит и скрипит ремнями. И она расплакалась.
Правда, дома уже досталось и мне.
После этого мы пролезали на дачу не случайно, как в первый раз, а вполне осознанно. Только к дому не подходили. Случались такие «культпоходы» редко, но были. Потом этот «дикий» вид туризма и вовсе прекратился. Подружка, видимо, проговорилась дома, родители и запретили. А одна я не решалась ходить через лес, пришлось проходить «культурно».

Часовой только слегка наклонится (я, наверное, ему по колено была) и коротко скажет: «А ты куда?» «Я к маме». И все, вот и весь режим.
На даче я вертелась около мамы и то больше потому, что мама не разрешала «бегать далеко». Иногда попадалась на глаза тому дяде в портупеях, и он тихо так, с присмешкой: «А, лазутчица! Как отдыхается?» В другой раз скажет: «Маме помогаешь?» Вот так я и числилась лазутчицей.

Вспоминая свои детские выходки, уже будучи студенткой, я пришла к выводу, что такая доступность (или свобода, если угодно) была в такое время, когда там не было Иосифа Виссарионовича.

А уж когда он уезжал на Кавказ принимать ванны, прислуга почти разгуливала (всюду), как у себя дома. Однажды, это было уж когда я первоклашкой стала, мама завела меня внутрь дома. Я хоть и малышкой была, но ощутила состояние какой-то торжественности, ожидание чего-то необыкновенного от увиденного в доме, где живет и работает наш вождь товарищ Сталин.

Вы знаете, я была удивлена (или как сейчас говорят, шокирована) настолько, что подумала: мама меня обманывает. Я увидела такую скромность, такую простоту и, может быть, даже аскетичность, какая бывает только у самых обычных людей.

Я подняла голову, посмотрела на маму и ничего не спросила. Мой молчаливый вопрос, по-видимому, не был для нее неожиданностью. Она, наверное, и завела меня в дом, чтобы подтвердить свои слова: «Да, вот так живет товарищ Сталин! Как все советские люди!»
Предметы мебели подтверждали сказанное. Такая же, как у нас дома, простенькая этажерка. Сверху, кажется, книги, а на второй полке пластинки. Я как-то больше обратила внимание на этот момент. Запомнила: сверху лежала «Сулико», второй - «Калинка». Дальше не стала смотреть, кажется, окликнула мама. Обычный шкаф с книгами, забит ими аккуратно и плотно. На второй полке стакан с хорошо заточенными карандашами. Запомнила, потому что потом училась затачивать их, «как у товарища Сталина». Кажется, преуспела, потому что, уже будучи студенткой, выслушивала похвалы от сокурсников на сей счет. Стакан с карандашами простенький, даже не серебряный. Такой, какие дома, если разобьешь, то и не особенно влетит от мамы.
Диван дерматиновый, потертый. Не кожаный, это точно.
Я запомнила ощущение грубой, обтянутой поверхности. Уверена - не кожаный.
На каждом предмете (мебельном) - овальная бирка. Раньше такой порядок был. Выдавали мебель и за ее эксплуатацию высчитывали рубля три в месяц. Лет через 15 мебель считалась оплаченной и становилась собственностью владельца...

Мама положила на бок (почти перевернула) стул и показала бирку. Смотреть на бирки мне было неинтересно, и я вновь направилась к этажерке с пластинками.
Мамин голос остановил: «А если разобьешь?» Второй раз потрогать пластинки мне не удалось, а больше там ничего интересного для меня не было. Я увидела, что товарищ Сталин живет так же, как и все мы.

ОПЕРАТИВНОСТЬ

Нижеследующий рассказ Риммы Ивановны взят из ее длительного повествования о жилищной проблеме.

Дом на Маросейке, где мы жили, был заселен, не считаясь с чинами и должностями, от генерала до уборщицы. Длинный такой коридор, а справа и слева комнаты. Все друг друга знали, здоровались, вежливые были тогда люди: генерал здоровался с уборщицей.
И вдруг в доме переполох, какая-то паника. Это было... война еще не закончилась. Местный районный депутат Сарычева объявила о выселении всех жильцов и немедленно (хотели сделать поликлинику для института М. Тореза).

Все суетились, требовали что-то от Сарычевой, и все без толку. А мы с Катей, возьми, да и возмутись: «Кто она такая, эта Сарычева? Что, на нее управы нет?»
Катя - баскетболистка, капитан сборной была; мы тогда* впервые выиграли какое-то первенство по баскетболу, то ли в мире, то ли в Европе, и ей дали квартиру в нашем доме.
Мы с ней решили обратиться прямо к товарищу Сталину. Где приемная, мы знали. Подходим, окошечко такое, сначала вроде оробели, а потом, когда сидящая женщина таким приятным, вежливым голосом спросила, что нам нужно, мы и осмелели.
- Можно написать товарищу Сталину?
- Пожалуйста, а кто Вы такие?
Мы объяснили проблему, женщина сказала, что много подписей нельзя. «Вас двое, ну и хорошо». Мы тут же присели писать. Какая-то другая дама подходила, помогала со стилистикой, придавала нашей записке казенный вид.
Сдали где-то во второй половине дня, ближе к вечеру.

А в 7 часов утра звонок в дверь. Рослый такой мужчина стоит, красивый.
- Вы писали товарищу Сталину?
Ну, думаю, арестовать пришли. Мы тогда были наслышаны о таких случаях.
- Да, я писала товарищу Сталину, - мне показалось, что я ответила даже с каким-то вызовом.
Рослый и красивый вытаскивает конверт, из него достает лист, протягивает мне и говорит: «Тогда распишитесь вот здесь об уведомлении», - и протягивает мне другой лист.
А на первом - список всех жильцов дома, всех до единого: и уборщиц, и генералов, - и сверху жирный заголовок: «Предоставить отдельные квартиры...»
Вот так мы переселились из «коммуналки», в которой, кстати, было интересно.

Рассказ мне показался нехарактерным, о чем я и заявил Римме Ивановне:
- Очевидно, эта работа была подготовлена заранее и Ваша просьба наложилась на готовое решение.
- Может быть! Может быть! А как тогда объяснить вот такой случай? - не сдавалась Римма Ивановна.
. . . . . . .

Саша Марганова тяжело болела туберкулезом. (Я не стал перебивать Римму Ивановну, чтобы уточнить о степени их знакомства). Жили они на Кутузовском, в однокомнатной квартире, окнами на теневую сторону.
Муж работал в ЦК. Не знаю, обращался ли он с просьбой у себя на работе, но с местными властями помучился. Он просил только об одном - поменять квартиру на солнечную сторону. Саше было легче на солнце.
Очевидно, бюрократия его достала так, что однажды он не выдержал и написал письмо товарищу Сталину. И что бы вы думали? К утру был ответ - копия документа, в котором говорилось: предоставить двухкомнатную квартиру с окнами на солнечную сторону.
Вторая комната для ребенка (или больной).
- Ну, что Вы на это скажете?
А что