Как-то раз сидел я в клетке для обезьян – уютно, тепло и светло.
Когда-то я всю ее строил сам, и все бы оно ничего,
Если б я не был так озабочен идеей куда-то придти,
Мне казалось, бывают на свете точки, где сходятся все пути.
Но и это мое заблуждение скорей всего бы прошло,
Если б я до гусиной кожи не боялся пойти на дно.
И вот, гонимый страхом я вышел, и вроде бы даже пошел, но что-то со мной приключилась не сага, а очень жалкое шоу. И каждый раз, я кричал тебе, что – калека, но ты отвечал: «так вставай и иди – ноги у человека как раз отрастают в пути». И каждый раз я говорил, что не понял, потому что давно и оглох, и ослеп. Но тебе все – великолепно. Волны поют, оттого что есть песня, а не от того, что бывает ответ.
Такие были у нас с тобой разговоры и все бы оно ничего, если б я до собачьей своры не боялся пойти на дно.
А потом оказалось, что всякие страхи у вселенной отнюдь не в чести. Вот она и решила отправить меня грести по океану на взорванной лодке, с пулей во лбу – чтобы наверняка. Я был невообразимо как против, а потом оказалось, что зря. Теперь я не боюсь упасть ниже – я итак уж на самом дне, вокруг меня – очень странные рыбы – они улыбаются мне. Они говорят, ты меня на пару миллионов лет старше, и может быть, даже мудрей, а потому уж там, где ты есть – тебе точно должно быть видней.
И ты знаешь, хоть здесь у меня нет ни глаз, ни ушей, я переловил всех тех безответственных вшей в моей немного приплюснутой голове, и вдруг четко так понял: не я сидел в клетке, а клетка была во мне, впрочем, как и та сага, и то очень славное шоу. Нет точек, где сходятся все пути, но я их всё же нашел.
Теперь я очень странная рыба, смотрю в глаза тем, кто на самом дне.
Их, бедняжек, так мучает эго, но они улыбаются мне,
А я говорю им, что ты превеселый, гуляешь в глуши степей,
Но на речке, в лесах ли, в селах – отовсюду тебе видней. |
