У врат новопреставленные – трое
Пред ликом беспристрастного судьи.
Там, на земле, в трёх семьях боль и горе.
Для них – начало нового пути.
Совсем нагие, как из чрева мамы,
Они уже на тот родились свет
По замыслу космической программы
За прожитую жизнь давать ответ.
Всевидящее око в занебесье
На них всегда взирало свысока.
Теперь стояли голые в предместье,
И нарастала речь духовника:
– Но то, что обнажённые, – нормально,
Зато отныне нечему ветшать.
Одежда – это для земли формальность.
Важней, во что обличена душа.
Душе быть голой очень неприлично,
Есть у неё особый гардероб.
Посмотрим, кто из вас какая личность,
И что впитали сердце, дух и лоб.
Что ж, первая душа в сплошных лохмотьях.
Расплылись пятна злобы и обид.
Гноится зависть, виснут лени хлопья,
Проказы лжи и ужас бренной плоти.
Ну, в общем, отвратительна на вид!
Как ты провёл земное воплощенье,
До омерзенья душу доконав?
– Считал, что я во всех вопросах прав,
Держался разгильдяйства и забав,
Услужливый и льстивый близок нрав.
Ни разу не испытывал смущенье,
Не собирал достаток материальный.
А толку? Ведь сюда его не взять.
И что имел, прогуливал банально,
Устраивала маленькая кладь.
Завёл семью – так вроде полагалось.
Ребёнок есть, растёт на стороне.
Тянуть хомут – терпенья слишком мало.
Совместной жизнью сытый я вполне.
Не связываюсь впредь: разводов много.
Дом не построил, а зачем пахать?
Ютился у чужого я порога.
Ведь всё равно когда-то умирать…
*
Душа вторая в праздничном костюме,
Опека на манжетах и полах,
На колпаке расшитое раздумье,
На поясе тесьмою скручен страх,
Жабо переживаний, боль на швах.
А на спине забот, хлопот заплаты
Огромные. И всё ж наряд красив:
Неброский цвет, но радужный отлив
И кое-где приклёпанные латы.
– А ты как сшил такое одеянье?
– Своих детей, приёмных воспитал.
Люблю искусство. Вкладывал в сознанье,
Что нравственность нужна и капитал.
Без денег, по земным суровым меркам,
Нам никуда не сдвинуться, увы!
Но без духовного богатство тоже меркнет,
Эгоистичны будем и черствы.
Построил дом, семья-то, ох, большая!
Разбил цветник, огромный огород.
По вечерам детей, друзей сзывая,
Мы пели и водили хоровод.
Трудился честно, пусть и не хватало.
Как только полки в погребе пусты,
Я с громким лязгом опускал забрало
И защищал свой мир от нищеты.
Я обращался к силам всенебесья
И шёл вперёд, и звал, что было сил,
И мы справлялись с трудностями вместе.
Поклоном после я благодарил…
*
– А вот и третья, в простеньком халате,
Просторном, чистом, нежно-голубом.
И хочется обнять, спросить: “Как звать-то?”
Прижаться и не думать о плохом.
Доверчивость, наивность на манишке,
И плечики пошиты в форме крыл.
На бёдрах пояс преданности вышит.
А по подолу синий вечер плыл.
На тапочках домой дорожки-стёжки,
На рукавах – смиренья завитки.
Не пуговки, а скромности застёжки,
И освещают ворот светляки.
– Я не спрошу, откуда облаченье.
Понятно так: блаженна ты во всём!
И небом поцелована с рожденья,
Омытая живительным дождём.
*
– Вас расспросил, увидел ваши души,
И миссия окончена моя.
Для вас мой голос будет глуше, глуше.
В иные отправляться вам края…
*
В притворе новоявленные трое,
Для них начало нового пути.
|
