7.
Две старушки вразнобой,
на иконном фоне,
выступают тамадой,
как в запряжке кони.
Тост за тостом
пей до дна!
Не пустеет чарка.
В наших бабушках видна
старая закалка.
Вспоминается пора
молодых гулянок
в красный день календаря
всенародных пьянок.
А теперь не тот колхоз
и не то крестьянство.
Мужичье все на износ –
в одиночку пьянство.
Вспоминают и о том,
как «под немцем» были,
как картофельным гнильем
детвору кормили.
Вспоминают и «застой»:
водки
в каждой хате –
и «Столичной» и простой! –
как бычков в томате.
А потом вот нате вам,
словом, перестройка,
как серпом по головам.
Началась попойка.
Наступил сухой закон –
водка не в законе.
Стал в законе самогон –
плещется в бидоне…
Вся компашка за столом
с жадностью внимает
и за каждый «перелом»
чарки подымает.
Рядом с бабками сидит,
захватив пол-лавки,
поп-растрига Ипполит.
Просто для затравки
он берет алаверды
скромно,
без нахальства,
в них клянет на все лады
Бога и начальство.
С ним сидит
плечом к плечу
ну точь-в-точь Солоха.
Я про формы умолчу,
а вот пьет неплохо.
Держит рубенсовский вид,
лодочкой ладошка:
- Настей кличут,- говорит,
покраснев немножко.
- Я ей вдовая сноха.
Пару лет без мужа.
Так и мучусь без греха
и тоскую дюже.
Бедам нашим нет числа,
что ни год – болячка,
полдеревни унесла
белая горячка.-
Промокнула глаз свекровь
уголком платочка,
Ипполит нахмурил бровь
и промолвил: - Точка.
Нынче время помянуть
тех, что с нами пили.
Проводив в последний путь,
мы их не забыли.-
Помолчали о своем
в трауре минуту
и разбавили вином
в наших душах смуту.
Память мертвым,
жизнь живым.
Косит Смерть нежданно.
Остается молодым
тот, кто умер рано.
Дальше за столом, с торца,
в кителе от ВОХР,
весь обваренный с лица,
звать Бугаев Прохор.
Он – колхозный бригадир,
и его бригада
(мне запомнился мундир)
вытащила «Ладу».
В Братцах он авторитет,
представитель власти.
Не был ни один банкет
без его участья.
За столом он спор, но тих,
зря слова не тратит,
Популярный здесь жених
Настю взглядом гладит.
На другом конце чета
скромно восседает.
У него мои лета,
у неё – кто знает?
Он Авдотье сын родной,
жизнь влачит «в районе»,
каждый божий выходной
здесь на пансионе.
Да и как не навещать –
он ценитель тонкий
зелья, что готовит мать –
местной самогонки.
Разливает всем и пьет –
парня жажда гложет.
Пару слов произнесет,
а связать не может.
Четко слышно только «блин»,
и ещё «любезный».
И, похоже, глаз один,
а второй – протезный.
Описать его жену? –
Лучше промолчу я,
сплюну горькую слюну,
желчь во рту почуяв.
Я в компании такой
несколько тушуюсь.
Мне бы лучше на покой,
не дай Бог надуюсь.
Но терять авторитет
как-то неохота,
русский наш менталитет
все-таки не что-то.
Чтоб беседу поддержать,
тоже балагурю:
- Раньше ели соломать,
чибрики и тюрю.-
- Тюрю вспомнил, соломать! –
так и слышу Маню.
Будем гостю потакать –
К завтрему сварганю,-
Покосившись на меня,
говорит хозяйка,
в печке кочергой гремя,
дескать, наших знай-ка.
Постепенно вхожу в раж.
После пятой стопки
я почувствовал кураж –
захотелось водки.
Из загашника достал
и вручил культурно
наш московский «коленвал».
Он был встречен бурно.
Дальше как-то сквозь туман
вижу те же лица,
но (оптический обман!)
что-то все двоится.
Иногда и новичок
оживит картину –
это тоже мужичок,
что тащил машину.
Помню: трактор тарахтел
прямо у окошка.
Я на волю захотел –
подышать немножко.
Тракторист зерно привез –
центнер за бутылку.
Есть и рожь и есть овес,
что-то на подстилку.
Оторваться от руля
тракторист не может –
ходуном под ним земля,
трактор строит рожи.
Враз очистили прицеп
гости дорогие.
Знать, в деревне снова НЭП,
времена другие.
А Авдотья молвит в след:
- Целый день трудиться,
пообедать время нет,
как тут не напиться.-
Помню, как пошел на риск,
выпив стопку водки.
Помню тонкий Настин взвизг –
видно, от щекотки…
А потом забылся,
будто провалился. |