Среди высоких сумрачных руин
Серебрянообрезным фолиантом
Сверкает над могильником терцин
Готический собор, воспетый Дантом.
Еще средоточение теней
Вбирает экстатические яды,
Свечение мелованных огней,
Шлифуя вековые балюстрады,
Темно ложится в пятые углы,
За патиною камор сотаенных
Сервируются грузные столы,
Прислуга от запасников нетленных
Сносить берется яствия туда,
Где свечи кровяные полыхают,
А ведем инфернальная чреда
Сосуд, о коем демоны вздыхают,
Готовит для балов своих чумных,
Резьбу точа костяшками на чаше,
Свободной излияний временных,
Помимо вин черемуховых, зряше
На это преставление к уже
Готовому совсем пиротеченью,
Встают девицы в полном неглиже
И неги аромат к средоточенью
Теней и блюд о вьющихся дымах
Спешат добавить, благо, сотворенный
Из масел тайных пиршества размах
Летучестию дивной суверенный,
Внимает негу эту и еще
Амбрэ живым неведомой природы,
Нагие панны дышат горячо,
Их чествуют басмовые рапсоды.
Давай, Франсиско, наш империал
Оставим на мгновенье, насладимся
Хоть дымом этим сладким, а хорал
Бесовский слушать буде устыдимся,
Уйдем скорей, покинем сей приют,
Соборище губителей честное
Им бросим, пусть теснятся и снуют,
Ядят скаредно яствие земное,
Уныло веселятся, на столах
Свергают белотрюфельные горы,
Их в каморовых наших зеркалах
Не видеть равно, мертвые синьоры
Ядят пускай, танцуют, сих четверг
Вседольше длится вечности холодной,
Фауст был дружен с ними, не изверг
И я, хотя рябины черноплодной,
Черемы этой горькое вино,
Отравленное августом, предательств
Вобравшее жалкое толокно,
Утешниц сатанинских обязательств
Бежавшее, но травленное все ж
Их взорами смурными, чумовою
Экстатикой, одним лесбийских рож
Ужасным экстерьером, моровою
Инферной, концертирующих жаб
Кожицею проказной, коей персты
Обтянуты их присно, сучьих баб
Повадками, осанкой, где отверсты
Всегда для оров губы и оскал
Собачий отличим хотя бы нощно,
Так вот, сего вина я преалкал
Избыточно в миру, доселе мощно
Губительное действие его,
Но горькое пускай чертей и губит,
А сучка, заносившая в того
Напитка темь, ее черема любит,
Яд мраморный с безумною слезой,
Мышъячную отраву именитства,
Пусть здравствует с бесовской гомозой,
Маскируясь вуалью неофитства,
Спешит больную душу упасти,
Ее в покое следует оставить,
Блядям – адское, Господи прости,
Не стану дале с бесами картавить.
Им горькое, о сладком умолчать
Сложней, но так себе подозреваю,
Что в сладостности горькая печать
Алкающим чудится, прерываю
Засим, напомнить разве – не изверг,
Благое описание трапезы,
Елико длится замковый четверг,
Звучат еще возвышенные тезы,
Пируйте, хоронители судеб,
Не тех губили вы, но пировайте,
Вино се четверговое и хлеб
Обкурившимся блядям раздавайте.
Им что еще и можно подавать,
Давятся ли, едят, пиют ли чермы,
А с нами больше паннам не бывать,
Готовятся им сернистые термы.
Не сватать же юродицам опять
Поэмы в желтогребневых обрезах,
С фитою гофрированною ять,
Держа на сверхискусственных протезах,
Стремиться им таинственно открыть
Какой-нибудь порог верхонебесный,
Чур, чур, меня, чересельную прыть
Пусть жалует не ангельчик одесный,
Не Божеский помазанник, но червь
Подвальный, рогоносец верхотуры,
А нам остави, небо, цвет и вервь,
И славские целебные микстуры.
Летит по вневременным проводам
Глас Летии из чрева автомата,
Аз номером привинчен к поездам,
Их тамбуров горит, чернеет вата.
Тартарии не узрел Теодор,
Сокрыт зеленым золотом нисана
Разор ее и новый полидор
Блюсти не в силах мощь цветоэкрана.
Плач Бесс и Порги тает, а рубин
Из яркой Эривани в червный иней
Судет перетекает, крепнет сплин,
Зане Урана кровь полна эриний.
В сосудах меловых эфир века
Хранят, и наплывают без возврата
Расписанные Богом облака
На бархат несоцветного заката.
Над лязгом, над ристалищем дневным
Стон чайкою летает на просторе,
А был когда-то голосом земным,
Тоску рождал, горение во взоре,
И тяжкий оставляли след тогда
Нощей осенних звезды и планеты,
Как столб гудит, попав на провода,
Энергия, рассеянная в светы. |