Я его схоронил этой ночью под тающим снегом.
Под воскресшей от марта дыхания талой водой.
Ты его залатай в своей памяти, словно прореху…
Нитью толстой… цыганской иглой… не оставив следов…
Отслужи по нему сорок долгих ночей одиноких
и поставь освещающих путь сорок тонких свечей.
Под замки в свою память тебе посвящённые строки,
он не смог стать твоим и до смерти остался ничей.
Он любил тебя. Помнишь? Он любит тебя и поныне.
В каземате безвременья, сквозь расстояний туман.
И в молитвах твоё, а не божье, священное имя.
И в души его красном углу, как икона, зима.
Ненавистные ветры, снега, сквозняки и метели
его жизни вернули и чувства, и ясность и смысл.
В середине зимы ожили ароматы апреля
и окрасилась в летние краски бездонная высь.
Помнишь руки его? Поцелуи? Слова и объятья?
Помнишь взгляд его, полный любви и живого огня?
Я его схоронил под зимы прохудившимся платьем,
меж камней лебедою поросшей тропы бытия…
Он ушёл, не допев... под дождливый этюд многоточий…
о любви своей память вручая беззвучию строк…
Он ведь жив был… до этой, рассветом обглоданной, ночи…
Он ведь бился в тебе, как пульсация крови в висок.
Жил тобою, дышал, посвящал сумасшедшие строки.
Пробивался к тебе, как сквозь мёрзлую землю ручей…
Отслужи по нему сорок долгих ночей одиноких
и поставь освещающих путь сорок тонких свечей. |
