Садится солнце утомлённо
за недоступный горизонт.
Притих, картиной поражённый,
Эвксинский Понт.
И морю есть на что дивиться:
сияют юной красотой
нагие хрупкие девицы.
Их лунный холмик золотой
над сокровенным тайным гротом...
Загаром тронуты тела
купальщиц.
За водоворотом
прибрежным высится скала.
Под нею пляж.
На нём молодки.
Затишье оживляет смех
какой-то бойкой сумасбродки,
хоть в этот час смеяться грех.
Пора домой…
Кто поцелуем
красавиц встретит в эту ночь?
Финал стиха непредсказуем –
пророчь его иль не пророчь…
* * *
Я шёл, задумавшись, по берегу реки.
Вдруг плеск воды услышал ненароком
и увидал на плёсе я сквозь ивняки
её – она ко мне стояла боком –
иссиня-чёрный волос, как смола,
искрился в солнца ярком свете.
Она такой очаровательной была –
как капелька-росинка в первоцвете...
Я встал за деревом, дыханье затаив,
в груди смирив волненье и тревогу,
душой греховной в эмпиреи воспарив,
когда увидел трепетную ногу,
легко ступившую на золотой песок,
оставив чуть заметный след на глади,
когда мелькнул карминно-розовый сосок
к заворожённых глаз моих усладе...
* * *
Саше Чёрному
Я в кустах держал засаду,
наблюдая за палаткой,
и вдыхал из самосада
дым вонючий, даже гадкий.
Из палатки слышны стоны,
и похожи на девичьи
по всему диапазону,
пусть и не совсем приличны.
Прекратились стоны. Дева
из палатки молча вышла.
Видом чисто королева –
хоть одета, как голышка.
Кот наплакал гардероба
в виде часиков на ручке.
Я присел аж: ну, зазноба…
Та ещё, наверно, штучка!
Бюстом пышным колыхая,
подошла к воде, как серна.
Крики чаек, затихая,
прекратились. Это скверно…
Испугались чайки, видно,
красоты и шарма тела,
оголённого бесстыдно.
Впрочем, им какое дело?
Наслаждаясь самосадом,
наблюдал за этой дивой
я с тоскою и азартом,
с мыслью грешной, нечестивой.
Представлял себя я птицей,
севшей на Её предплечье.
Пусть была б Она блудницей
родом из Замоскворечья.
Эх, друзья, какие позы…
Не найдёшь и сходу слова!
До сердечного тромбоза
доведёт она любого.
Для кого же жесты эти,
сладострастные движенья?
Не увидишь и в балете
тела голого вращенья.
Сам себе ответил: девы
грациозны от рожденья,
от зачатья и от чрева –
это им вознагражденье
от Творца, то бишь, от Бога
за грядущие страданья,
за тернистую дорогу
и пустые ожиданья.
И вот тут вдруг из палатки
вылез хмырь с унылым видом.
На штанах видны заплатки,
на лицо бандит бандитом.
Я от радости красотки
подавился самосадом,
выдыхая дым из глотки
и раскашлялся с надсадом.
|
На берегу Буреи
Я на берегу Буреи
Час сижу. Уже бурею.
Мёрзнут уши, нос и пуп
(Даром, что одет в тулуп).
Я сижу, стихи слагаю.
Вижу: нимфа вдруг нагая
Пробралась через пустырь
И в Бурею прямо- нырь!
От такого вида, братцы,
Равнодушным не остаться!
Хороша (без дураков)
И фронтально, и с боков.
Вот плывёт она в Бурее.
Я смотрю. Слегка дурею.
Поднимается мой...дух,
Плеск воды волнует слух.
Хоть она и не молодка,
Пересохла моя глотка,
Стих уже в уме звучит,
Кровь в артериях стучит!
Съев последнее печенье,
Я пошёл на приключенье.
Чувствую былую прыть-
Значит, приключенью быть!