Выдыхает былинный дракон огнедышащей глоткою,
полосуя по полю живому, тропический зной.
Загустевший сироп разнотравья вливается в лёгкие,
кем-то свыше отмеренный щедрою мерой хмельной.
Словно ведьминский наговор – слово чудное, проклятое –
душу в теле запёкшее, словно картошку в золе,
окропляет ромашкой, полынью да перечной мятою,
чабрецом и шалфеем магистр – розенкрейцер полей.
Кажется, всё так обыденно, просто,
и так неказиста небес высота.
Но, воздух так крут – не надышишься вдосталь.
Лето, а знаешь ведь? Я – твой апостол,
не вписанный в тайность вечери Христа.
Тебе безразлично, богатый иль нищий.
Во всём паритет, без особых затей.
Кистями в палитры безумие тыча,
рисует меня невидимка – да Винчи
в манере сфумато на лета холсте.
Как охота порою сознанием, веком израненным,
на семи сумасбродных ветрах распластавшись крылом,
стать помехою на частоте сарафанного радио
птичьих стай, срикошетив от шумных и пыльных дворов.
Как письмо из почтового ящика, чувство щемящее -
вынуть детство из памяти, хрустнув забот сургучом,
полем диким пропахшее лето - вдыхать настоящее,
чуя города хриплый запал далеко за плечом.
Просторы морей с разноцветными пляжами,
забывших, как выглядит холст парусов,
суетности хаосом съедены заживо,
проглочены серыми многоэтажками,
размолоты в прах бытия колесом.
Пусть кажется всё так обыденно, просто
и так неказиста небес высота.
Но, воздух так крут – не надышишься вдосталь.
Ах, лето, воистину: я – твой апостол,
не вписанный в тайность вечери Христа. |
