Я часто средь ночи вдруг стал просыпаться,
встречая неспешный по праву рассвет.
и Муза мне часто вдруг стала являться,
глаголя: - «Все дрыхнешь, «маститый» поэт?!
Почто ты разлегся на мягких перинах,
совсем про меня, мать твою, позабыв?
В призанье своем ты, ни ухом, ни рылом,
как смеешь сопеть, Вдохновенье зарыв?
Иль разом засохли в сосуде чернила,
гусиные перья тебе ни к чему?
Я нашу последнюю встречу забыла,
когда ты послал меня в пьяном бреду,
назвав меня сучкой, шаловой приблудной: -
«Придя ниоткуда - уйди в никуда»!
Забыл про игольное ушко, верблюда?
Ну что ж, брат, ни пуха тебе, ни пера!»
Тогда я подумал, а что, в самом деле,
пора уже в руки взять снова перо
и нос утереть этой чертовой лени,
коль быть мне поэтом судьбой суждено.
Вот с тех самых пор графоманю, покуда,
почуяв мою неизбывную прыть,
ко мне не припрется вновь Муза-зануда,
и скажет: - «Довольно, пора и остыть!»
Тогда я с улыбкой и радостью бурной,
сломаю перо и блаженно вздохну,
а Музе покаюсь- прости самодура,
не надо мне славы, наград и гламура,
но дайте лишь только свободу одну!)
Достану шампанское,праздник устрою,
открою окно, прокричав, что есть сил: -
"Друзья, наконец вновь я стану собою,
поскольку я тогу поэта сносил!")
|
