Экспресс «Москва – Владивосток».
Уж третьи сутки. Путь далёк.
Сибирь. Тайга в окне «плывёт».
Сосед – дедок свой хлеб жуёт.
Чайком горячим припивает,
Посёлок мимо «проплывает».
- «Места наверное глухие –
Бараки старые какие…» -
Я говорю. Попутчик мой,
Хлебнув ещё глоток, другой,
Достав из рюкзака кисет,
В сторонку сдвинув горсть конфет,
Тихонько молвил мне в ответ:
- «Бараки строили зэка,
Когда в огромные срокА
Этап тянулся за этапом
Со стоном, хрипом, кровью, матом,
И подгоняемый солдатом,
Шёл от Урала, до Сибири
И дальше: больше, злее, шире
Рекою чёрною поток
Бушлатов, телогреек, ног,
Затем тянулся на Восток.
Шатаясь, словно бурлаки.
Слабея, молча зэки шли
В леса «Дальстроя», в рудники,
На золотые прииски…
Напиться лагерного пота,
Где непосильная работа
За месяц уводила в гроб!...
Не каждый вынести-то смог
Кошмара тех давнишних лет…
Их большинства уж ныне нет…
Немало сгинуло в пути
Людей. Останков не найти
Возле заросших тех дорог,
Где миллионы стёртых ног
Прошли… - свидетель им немой –
Сосна да кедр вековой…
И не могил, и не крестов,
Ни холмиков, ни черепов…
Успеть бы засветло дойти
До нар. Свалиться в забытьи...
Баланды перед тем хлебнуть
И мысль одна: «Уснуть… уснуть…»…
Умерших, надо ль хоронить? –
Снег разгребать, землю кайлить?
Там волки, словно санитары,
Вслед за колонной, молча, стаей
Плелись и ждали свой кусок –
Кусок зэка, что кончит срок,
Упав без сил на снег холодный,
Конвой добьёт, и волк голодный
Наестся тёплой мягкой плоти
И нет нужды ему в охоте
В снегу, по брюхо, по тайге
Искать под вой еду себе…»
Он замолчал. Сгущался вечер.
Огни далёкие как свечи
Мелькали в елях вдалеке
Мы словно плыли по реке…
Судьбы нарушив злой наказ
Старик продолжил свой рассказ:
- «Бревно к бревну. Доска к доске.
Чтоб щели ни одной нигде.
Забить, залить, законопатить,
Зимой не мёрзнуть, не сопатить,
Чтоб до утра хранили стены
Тепло сожжённого полена.
Два тамбура, четыре входа,
Да трубы, как у парохода.
Четыре сзади огорода,
По паре соток. Тротуар у входа
Из толстых досок вдоль барака
И вдоль всей улицы… Однако ж…
Бревно к бревну, доска к доске.
Барак к бараку по - черте,
Как строй солдат. Вот улица – готова!
За ней другая, дальше – школа,
А там и почта, магазин
/На всю округу лишь один/
В нём: спички, соль, крупа и водка
Да в бочке «ржавая» селёдка.
Горох, фасоль, ещё бобы…
Росли посёлки, как грибы
В стране заборов, лагерей,
Во времена больших идей
Переселения народов
И политических уродов…
Смешалось всё в одной эпохе:
Рекою – слёзы, блага – крохи.
Где миллионная рабсила
Своими жизнями платила:
За освоение земли,
За экономику страны,
За бал кремлёвской сатаны…
Пока надежда зэков тлела,
В посёлках тихо жизнь кипела –
Обслуга лагерей, охрана,
Вольнонаёмные – все рано
Плелись, согнувшись, словно в гору,
Кто - в лагерь, в зону, кто в – контору…
Детей рожали и растили,
С оглядкой друг на друга жили…
Беды вертелась карусель,
Пока «корабль не сел на мель».
Исчезли зоны, лагеря,
Судьба, избитая за зря
С водой по баням слёзы лила,
Боясь, ни с кем не говорила,
Какое ей досталось лихо…,
Былые зэки, чаще тихо,
С собой обиды все забрав,
На власть, на жизнь, в себя вобрав
Большой и горький чёрный ком,
Ушли по одному потом
Под холмик маленький с крестом.
Там, где стояли лагеря,
Крапивой заросли поля,
Спилили вышки, разобрали,
Столбы, дровами позже стали.
И только лишь бараки те:
В песках, в снегах, на мерзлоте
Стоят. И ныне в них живут.
Детей рожают, так же мрут,
Другие песни в них поют
И как тогда же – водку пьют…
Эх! Горьше редьки время было.
Грозою чёрною проплыло…»
Вздохнув уже в который раз
Старик закончил свой рассказ.
Стемнело. За окном – лишь тени.
Свою ушанку на колени
Он положил – попутчик мой.
Куда-то вдаль перед собой
Глядел. Что видел он вдали?
Бараки? Нары? Фонари?
Жену? Детей? Иль вертухая?
Волков голодных страшных стаю?
Что мог сказать ему в ответ
Я – не видавший этих лет.
Под дым табачный, стук колёс,
Сквозь память, что он мне принёс
Летел всё дальше на восток
Экспресс «Москва – Владивосток».
|
