. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не гляди так, не хмурься гневно, Я любимая, я твоя. Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я — В этом сером будничном платье,
На стоптанных каблуках…
Но, как прежде, жгуче объятье,
Тот же страх в огромных глазах. Ты письмо мое, милый, не комкай… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (Анна Ахматова)
простые-простые слова
С безмерной радостью мои стихи тебе, — с тобою просто и в тревожную годину. Как благодарна я проказнице судьбе, что та устроила: я встретила мужчину! В унылой серии незначащих знакомств, где расставания приемлемы так часто, что неспособны даже вызвать неудобств на многолюдье злоречиво-языкастом… Сюжет романа, как в бестселлере Гюго, не по плечу литературным "мастодонтам", – мне так дышать с тобой свободно и легко, и голубее небосвод над горизонтом, когда мы вместе, мой лирический герой! Так веских доводов испытанная твёрдость для похвалы слегка восторженной, прямой, звучит настойчивей и, несомненно, — forte… Твоя бесхитростность и гимны для меня, произносимые в шезлонге на террасе, пусть станут поводом для шквального огня, – отнюдь не просто удержаться на Парнасе, чтоб ненароком контрове́рзы не словить! Зачем строчила бы серьёзные стихи я? Мне так покойно под крылом твоей любви средь океана, где свирепствует стихия!
Послесловие:
* forte (итал.) — сильно, громко; в полную силу звука
Мой альбом, где страсть сквозит без меры
в каждой мной отточенной строфе,
дивным покровительством Венеры
спасся он от ауто-да-фэ́. И потом — да славится наука! —
будет в библио́теке стоять
Вашего расчетливого внука
в год две тысячи и двадцать пять. Но американец длинноносый
променяет Фриско на Тамбов,
сердцем вспомнив русские берёзы,
звон малиновый колоколов. Гостем явит он себя достойным
и, узнав, что был такой поэт
мой (и Ваш) альбом с письмом пристойным
он отправит в университет. Мой биограф будет очень счастлив,
будет удивляться два часа,
как осёл, перед которым в ясли
свежего насыпали овса. Вот и монография готова,
фолиант почтенной толщины:
«О любви несчастной Гумилёва
в год четвертый мировой войны». И когда тогдашние Лигейи,
с взорами, где ангелы живут,
со щеками лепестка свежее,
прочитают сей почтенный труд, каждая подумает уныло,
лёгкого презренья не тая:
«Я б американца не любила,
а любила бы поэта я». (Николай Гумилёв)
