Ветер, дождь стучат в окошко,
Мрак окутал всё кругом.
Под столом мурлычет кошка,
Я скучаю за столом.
Крепкий чай в стакане стынет,
Отражая свечи блик.
Что-то там внутри тревожит,
И зуб мудрости болит.
И, упёршись в стол локтями,
Очки на нос нацепил.
Я, чтоб скуку разогнать бы,
Книгу старую открыл.
Вот портрет, а на портрете —
Чуб, усы (хотя не стар).
Бурка, сабля, эполеты…
Что расскажешь нам, гусар?
Сразу я подумал: «Барин».
Ну и так тому и быть.
И страничку я поправил,
Самокрутку чтоб скрутить.
Но свечу подвинув ближе,
Чтобы лучше рассмотреть,
Наклонившись чуть пониже,
Постарался я прочесть.
И на первой же странице,
От свечи строка видна:
«Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спалённая пожаром,
Французу отдана?»
Вот и строки потянулись,
Словно с речки в ночь туман.
Каждый слог, как будто пуля,
Оставлял на сердце шрам.
Я читал, вникая в строчки,
Словно слышал гул веков.
Ветер гонит за окошком
Стаю серых облаков
Сабли звон, гудят гормоны,
Поле в дымке, кровь солдат.
Слышишь, тянут унисоны:
«Было это, было, брат!»
Там, где волю крик разносит
И разорван флаг в бою,
Дух живёт, он всё выносит
И хранит страну мою.
****
По щеке катились слёзы…
Было это так давно.
И всю ночь шептали губы:
Лермонтов. «Бородино».
|