Город уши заткнул и уснуть захотел, и все граждане спрятались в норы. А у меня в этот час ещё тысяча дел, — задёрни шторы… . . . . . . . . . . . . . . . . . . И пускай сторожит тебя ночью лифтёр, и ты свет не гасил по привычке — я давно уже гвоздик к замочку притёр, попил водички и забрал вещички…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . (Владимир Высоцкий. Город уши заткнул)
молчание города
Быть может я когда-нибудь вернусь в тот город из конструкций и бетона, – смогу перетерпеть и вонь, и гнусь, которой он пропитан... И персоной non grata прошвырнусь по площадям, по улочкам, пустующим унылым, где в окна с недоверием глядят сквозь щель в портьере… а когда-то было звучал тут колокольчиковый смех, улыбками расцвечивая лица, – теперь на каждом — маска и доспех. И цвет по рангу, вшитый на петлицы, и по ранжиру — правила и стол, и выучка, сродни муштре солдатской. У каждого припрятан где-то ствол... Вернусь, пожалуй. Может даже статься, смогу ютиться в доме — на краю, куда не доползёт ни зверь, ни птица, – мечтать о месте в «сказочном раю». Со всеми вместе к этому стремиться, занявшей нишу в плотной густоте, оформившись во взрослую «имаго». Но помню пел Бутусов: «На Кресте со Мною повиси...» — не в этом благо? И кре́стным ходом "От себя к Себе" на жертвенник безропотному Агнцу иду покорной пастырю-судьбе, ведь тяжкий груз юлить и притворяться изменит в корне благостный уклад, – вмиг набежит воинственная кодла… Да advocatus diaboli не спят, стараясь обели́ть поступок подлый, лукавого представив честным малым. (тот горд, как триумфатор, — на коне!) Как это представление достало! Когда б не свет в зашторенном окне… Где тонок луч бесплотных эманаций, где различимы тени на стене… Казалось бы, нет смысла возвращаться, но что-то обрывается во мне и жалко, что исчезнет без следа. Об этом на задворках и не вспомнят. Да я бы не вернулась — никогда! — каб не свеча в одной из тёмных комнат…
Послесловие:
Валентин Катарсин. Покуривая трубочку Вот я и вернулся в город юности.
Серый дождик за окном гостиницы.
Я достал, покуривая трубочку,
записную книжку телефонную.
Чтобы услыхать былых товарищей,
стал звонить, покуривая трубочку,
Соколовскому, Храброву, Громову.
Я звонил, но что за наваждение –
попадал к каким-то Тихомировым,
Трусовым, Пузановым и Зайцевым… Я листал, покуривая трубочку,
записную книжку телефонную:
к Мореву звонил – напал на Лужина,
за Углова мне Круглов ответствовал. — Света Чистякова? Нет, не слышали, –
хохотала некая Распутина…
Новую раскуривая трубочку,
долго я звонил былой Любимовой: — Не туда попали, уважаемый, –
поясняли мне довольно вежливо
Хрусталёвы, Коврины и Тряпкины…
Записную книжку телефонную
спрятал я в гостиничную тумбочку.
Серый дождик за окном подрагивал
и стучал по крышам нашей юности,
и дымилась преданная трубочка…
Nautilus Pompilius —Прогулки по воде https://yandex.ru/video/preview/106011845520935332?ask_summarization=1&t=72 Игорь Бирюков. Слово мне говорило Слово мне говорило: плюнь на мою свободу.
Я теперь про природу. Я теперь мимимишно.
Дети, семья, кредиты — на фиг бы я народу.
Мало ли кем я было? Важно каким я вышло.
Я теперь стало крепче, образней и обсценней.
Разве ты сам не кроешь мною всё трёхэтажно?
Часто, когда мне стрёмно, лезу и я на стены,
Если мной гонят воду не утоляя жажды.
Было ли я в начале? Мне говорят, что было.
Я же себя не помню: ни языка, ни смысла.
Помню, что я боялось, помню как я любило,
Помню себя пророком, даже доносной крысой. Помню себя на плахе или на баррикадах,
Только не помню с кем я (вечное или-или).
Jedem das Seine – тоже я на воротах ада.
Лютер сказал, а после лютые повторили.
Мальчики мной твердили то, что король раздетый.
Мальчиков убеждали, сделав из них военных.
Чаще мной убивали проще, как мух – газетой.
Мною и воскрешали этих же убиенных.
Если меня ты вспомнишь и повторить захочешь,
Сгинуть со мной за слово – глупо, одним-то словом.
Нынче я с воробьями в стае дерусь за крошки.
Вылетело по-дури, да измельчало снова. * Jedem das Seine— дословный немецкий перевод латинской фразы suum cuique«каждому своё» или «каждому то, чего он заслуживает», классический принцип справедливости, — базовое юридическое понятие. Несколько столетий употреблялось как идиоматическое чисто немецкое выражение, например, его можно встретить в работах Мартина Лютера и его современников. Во время Второй мировой войны эта фраза цинично использовалась нацистами как девиз, изображённый над входом в концентрационный лагерь «Бухенвальд» и обращённый лицевой стороной внутрь к заключённым.
