Пусть ханжи колкости в мой адрес говорят,
грозясь при личной встрече не подать руки,
но я разбавил бы зазнавшихся святых чванливый ряд
иконой дамы, поправляющей чулки.
Для взгляда жадного мужского это храм,
святая Мекка, прикоснуться каждый рад
к тугим нейлоном цепко схваченной поверхности бедра,
достойной пушкинского бойкого пера.
Фрегат «Мораль» разбит в щепу о риф греха
и мы идём, как пилигримы, на поклон
чтоб бросить жизнь и кошелёк, как аргонавт руно, к ногам,
своей второю кожей сделавших нейлон.
По большинству прямых и косвенных примет
во мне читается маньяк – хамелеон.
Да чёрта с два, во мне живёт эстет, художник и поэт,
каких средь мужиков один на миллион.
Вот я с тобой уже, родная, столько лет
что изучил, казалось, вдоль и поперёк.
Но, как Бермуды, ты хранишь в себе немыслимый секрет
под кружевной тугой резинкою чулок.
Пик восхищения не ведает границ,
а теорема в доказательстве проста:
в тебе есть грация, изящество восточных танцовщиц
и магнетизм стриптизёрши у шеста.
Конфликт святого с грешным, Эверест интриг,
разумной мысли с безрассудством мезальянс.
В районе сердца оголтелым пульсом бьётся Залман Кинг
и чуть пониже в такт, эскьюзми, Тинто Брасс.
Эх, мне талант бы Модильяни в самый раз,
но я пишу посредством рифмы и строки,
что постноликих я разбавил бы святых иконостас
иконой дамы, поправляющей чулки.
Ей - ей, клянусь, пускай мычат,
любовь в избытке — это яд:
своей мадонной, поправляющей чулки…
|
