Послушник жил в монастыре,
Всё по законам геометрии в служении.
В движениях был точен, на заре
Читал все акафисты, как знамение.
Его лишь раздражал монах-старик:
На службу он, опаздывая, шаркал.
Согнутый в три погибели сей лик
Ронял то книгу, палку свою, шамкал…
Он в рясе старой путался всегда,
Где разрушалось чинно благолепие.
С приходом на молебен, Тихона-отца
Послушник явно был во искушении:
«Зачем он мучает себя и всех здесь нас?
Ведь не монах, по сути, просто мука!»
Так думал молодой послушник, что сейчас
Немощь должна быть тихой и без звука.
Послушник исповедался за это.
И каялся, что так не вправе поступать,
Но раздражался вновь и вновь при этом:
Ведь немощь была громкой, не унять…
Зима. И к монастырской кухне трусом
Стая собак прибилась, с воем по ночам.
Паломников пугала да растаскивала мусор…
И настоятель всем велел собак не привечать.
«Закрыть ворота и заделать везде дыры,
Не псарня здесь!» Послушник сразу внял,
Ибо молитва должна литься без надрыва.
Стаю собак прогнали к деревням…
Послушнику не спалось. Раздражение.
Он вспомнил отца Тихона опять:
Как опрокинул аналой он на вечерней…
Пошёл задвижки на котельной проверять.
Двор был ослеплён лунным светом,
Скрипел под валенками снег, градус крепчал…
И вдруг послушник там движенье заметил,
А присмотревшись, отца Тихона узнал.
Достал он свёрток из-за пазухи, в нём было:
Хлеб, рыбная котлета - ужин Тихона вчера.
Пальцы дрожали старца, холод, стыло.
Кормить начал собаку, что пришла…
Еда закончилась. Собака вся дрожала,
Шерсть дыбом, видно, обморожена в пургу.
Старик нагнулся и обнял её. Она стонала,
По-человечески, прильнула вся к нему.
И далее, послушник слышал старца шёпот:
«Терпи на свете, Божья тварь, терпи!
Христа ведь тоже гнали там под хохот,
Всех гонят и всех бьют. Ты это, брат, пойми».
И Тихон плакал, его слёзы застилая,
Всё капали на грязную собачью шерсть
И замерзали льдинками, слетая.
Он псину согревал своим теплом, что есть.
В стену кирпичную послушник вжался,
Его «духовность» отлетела шелухой.
В прах геометрия рассыпалась. Сознался
Себе он сам, что к старцу был слепой.
И Тихону помог вернуться он в покои.
Ночь расплескалась изумрудом звёзд,
Снял обувь, растёр ноги. Тихон - воин!
Послушник плакал, не стесняясь слёз.
|
до слёз...
Ангела-хранителя!