«...Дождик капает прямо в душу мне –
проникновение извне…»
Jah Division
Петро Себла рассматривал старый двухэтажный дом, стоя в прилегающем саду, под самой высокой яблоней, прячась от весеннего дождя. Дом выглядел довольно обветшалым, и казалось, стены его рухнут под тяжестью кирпичной крыши, сложатся, как если бы это был карточный дом. Пожелтевшая штукатурка на стенах дома давно потрескалась, и наружу проглядывали, словно шрамы, старые белые кирпичи. Чуть постояв под яблоней, Петро Себла пошел дальше по тропинке сквозь не большой сад, иногда проводя рукой по ветвям деревьев. С далекого призрачного детства ему очень нравился запах весенних яблонь, запах вновь зарождающейся жизни, который так поднимал настроение, и навевал приятные воспоминания об этом доме. Он до сих пор помнил каждый изгиб дерева, каждую ветку, мелодии шороха листьев на ветру.
Петро подошел к входной двери, и громко постучал кулаком по двери три раза. Из-за двери послышался какой-то шорох, и еле слышное ворчание. Через несколько мгновений старая дубовая дверь, когда-то выкрашенная в коричневый цвет, а ныне облезлая и потрескавшаяся, с жутким скрипом отворилась, из-за неё выглянула горбатая старушка.
- Кого это черт в такую рань привел? – сказала старушка, вглядываясь подслеповатыми глазами в Петро.
- Елизавета Олеговна, это же я! Петро! Петро Себла. Неужто, вы меня не узнаете?
- Ох, милок! Ох, счастье-то какое! – завопила тут же Елизавета Олеговна и тут же обняла Петро, - Дед! Выходи! Петро приехал.
- Ох, радость то какая! – раздался откуда-то из недр дома старческий хриплый возглас.
- Ну, ты проходи, Петро. Что уж тут стоять-то. Проходи, милок, проходи.
- Спасибо большое, Елизавета Олеговна, - ответил на приглашение Петро, входя в дом. Старушка приняла его пальто и повесила его в прихожей на крючок, рядом со старым болоньевым пальто и темной потертой куртки.
- Ну, ты проходи на кухню, сейчас я чай травяной тебе заварю. Как раньше. Помнишь?
- Как же не помнить то? Конечно, помню, - ответил Петро, и заулыбался.
- Дед? Ну, где ты там? – снова завопила Елизавета Олеговна на весь дом.
- Да, иду я уже, иду, - послышалось ворчание из подвала.
Из настенных часов выскочила кукушка, и часы пробили полдень. Послышался скрип подвальной лестницы, и через минуту на кухню вошел старик, тяжело дыша, и неся в руке какой-то мешок.
- Здравствуйте Афанасий Данилович! - поздоровался Петро, встав из-за стола.
- Ну, здравствуй Петро, - проговорил старик, - как твои дела?
- Хорошо. Не жалуюсь.
Они сели за стол, Елизавета Олеговна разлила всем травяной чай, и поставила на стол свежеиспеченные пироги.
- Ну, рассказывай какими судьбами? Надолго ли к нам? – спросил Афанасий Данилович.
- Проездом я в ваших краях. Вот и решил на денек заскочить. А вечером обратно в город.
- Как же? А может все-таки до утра останешься? – спросила Елизавета Олеговна.
- Да у меня то время есть, вот только вас стеснять не хочу.
- Ну, как же ты нас можешь стеснять-то? У нас места много, да и комната твоя по-прежнему не тронута. Все как прежде. Все как раньше. Я вот только там пыль иногда вытираю, да полы протру, а так ничего и не трогаю. Даже книги те же на столе лежат.
- Хм. Книги. Забавно. Я вот только не давно вспомнил, что книгу, которую я все никак не могу найти, я здесь забыл. Что ж, тогда с удовольствием приму ваше предложение.
- Вот и словно! – ответила Елизавета Олеговна, - А я тогда к обеду крольчатину приготовлю, как ты любишь. Да ты ешь, милок, пироги то.
- С удовольствием.
- Как в городе то жизнь? – спросил Афанасий Данилович.
- Ужасно, Афанасий Данилович, просто ужасно. Грязь, смог, вечный дым, пробки. Смрад – одним словом. Скучаю я там по вашему милому дому, по саду яблоневому, по чистому воздуху, по речке. Эх, помнится, как вы, Афанасий Данилович, меня на рыбалку водили летом, когда я еще совсем маленьким был. Так я соскучился по этой маленькой речушке.
- Ох, помню, помню, как ты прыгал с разбегу в этот ручей, когда я только удочку закидывал, всю рыбу, бабка, распугивал, шкодник эдакий, - засмеялся Афанасий Данилович, - А помнишь, как я учил тебя на велосипеде то кататься? Как потом каждый день бабка тебе коленки зеленкой мазала, да так что все ноги, как у жабы, были зеленого цвета ?
- Конечно, помню, - ответил Петро, и все дружно засмеялись.
Ему тогда лет шесть было, когда Афанасий Данилович ему из города привез небольшой двухколесный велосипед, и начал его учить кататься на нем по ухабистым деревенским дорогам. Из-за кочек Петро было по началу очень сложно держать равновесие, и он постоянно падал, но ни разу даже не вскрикнул от боли, не смотря на разбитые колени и исцарапанные ладони, на оборот он смеялся над своими неуклюжими потугами и падениями вместе с Афанасием Даниловичем, и его внучкой Катей. Каждый раз, садясь на велосипед (летом он любил кататься на нем в городском парке по утрам, пока еще над городом не разыгрывалась знойная жара), он вспоминал то, как в детстве он катал Катю на багажнике, положив для удобства одеяло, по полю и до самой речушки, где они купались и разводили костер, на котором жарили хлеб с салом, которое им каждый день собирала в сумку Елизавета Олеговна. Он тогда, еще будучи несносным мальчишкой, дарил звезды Кате, собирал букеты полевых цветов, а она всегда приходя домой, непременно ставила их в белую вазу в своей комнате, и старик со старухой все никак не могли нарадоваться, глядя на них.
- Пожалуй, я выйду покурить, если вы не против, - сказал Петро.
- Там на крыльце стоит ведро, так ты окурки туда кидай, - ответила Елизавета Олеговна.
- Хорошо.
Петро вышел на крыльцо, прислонился спиной к перилам и закурил. Дождь продолжал моросить, и сад погрузился в еле заметный туман, превращаясь на глазах в некий таинственный волшебный лес. Петро вспоминал, как они в детстве с Катей всегда уходили в такую погоду в лес, что был расположен по ту сторону речки. Кате всегда казалось, что в том лесу непременно обитают сказочные животные, которых только можно увидеть во время весеннего дождя. И как-то однажды вечером у печки, по возвращению домой с прогулки по лесу, Афанасий Данилович посадил детей к себе на колени, накрыв их пледом, и поведал о том, что действительно лес тот полон таинств и загадок. Петро Себла знал, что это всего лишь сказки, но Афанасий Данилович так вдохновенно рассказывал о причудливых животных, о шабашах ведьм, о плясках лесных фей, что заставлял верить детей во все те небылицы, о которых он рассказывал. И даже сейчас по телу Петро пробежали мурашки от воспоминаний об этих жутких, и в то же время добрых и красивых историях о лесных жителях.
Петро выкинул окурок и вошел в дом. Елизавета Олеговна убирала чашки со стола, а Афанасий Данилович, слегка нахмурившись, смотрел в окно.
- Может ты хочешь посмотреть свою старую комнату, Петро? – спросила Елизавета Олеговна, - ты ж поди устал то с дороги? Пойди, отдохни чуток, а я пока обед приготовлю.
- Да я вовсе не устал, что вы. Но вот комнату с удовольствием посещу. Соскучился я по ней несказанно.
- Ну, пойдем, я тебя провожу, - сказал вдруг Афанасий Данилович, встал из-за стола и, взяв под руку Петро, по-старчески кряхтя, повел его на второй этаж.
- Мы туда так и не заходим. Только бабка иногда уборку там затеет. А так все осталось на своих местах. Что в твоей комнате, что в комнате Катюшки. Мы же уже старые, и нам очень тяжело подниматься на второй этаж - продолжил Афанасий Данилович, тяжело ступая по ступеням крутой лестнице, ведущей на второй этаж.
- От неё по-прежнему вестей нет? – спросил безнадежно Петро, хотя он и так прекрасно знал ответ.
Афанасий Данилович лишь вздохнул, да покачал отрицательно головой. Они подошли к одной из трех комнат, которые располагались на втором этаже. Одна из комнат принадлежала Петро, вторая Екатерине, а третья использовалась в качестве гостевой комнаты. Впрочем, гостевой комнатой на памяти Петра Себлы никто так и не воспользовался, и чаще всего они с Катей, будучи детьми, просто устраивали там игровую залу. Старик достал связку ключей, нашел нужный, и отворил дверь в комнату Петро. Шторы на окнах были задернуты, и из-за образовавшейся многодневной пыли, у Петро создалось ощущение, что он попал не в старый захолустных дом, а в некий старинный средневековый замок. Петро стоял в проходе, и смотрел на свою комнату с вожделением, с таким, с каким маленький ребенок смотрит на подаренного ему щенка.
- Ностальгия? – спросил лукаво Афанасий Данилович, и слегка подтолкнул Петро локтем внутрь комнаты.
- Да, - ответил весело Петро.
- Ну, ладно. Оставлю тебя наедине со своими чувствами, а мне еще надо сделать кое-какие дела. К обеду позовем.
- Спасибо.
Афанасий Данилович вышел из комнаты, оставив Петро в одиночестве, и закрыл за собой дверь. Петро стоял и оглядывал свою комнату. Все действительно осталось нетронутым со времени его последнего посещения этого дома, столь дорогого его сердцу. Даже матрас, на котором он постоянно спал, лежал в том же месте у окна. Он еще с детства полюбил спать на полу. И непременно у окна. Ему нравилось лежать и смотреть на ночное небо, каким бы оно не было. Пусть то лил дождь, или ярко светила луна и небо было бы сплошь усыпано бесчисленным количеством звезд, или снег бы шел не переставая – ничто так не умиротворяло Петро перед сном, как вид ночного неба. В углу слева от окна стоял тяжелый дубовый письменный стол, на котором по-прежнему покоились любимые книги, тоскливо дожидаясь своего хозяина, который бы снова с трепетной нежностью стал бы перелистывать уже пожелтевшие от беспощадного времени страницы. Петро сел за стол, и стал смахивать со своих любимых книг пыль. Здесь был и «Фауст» Гёте, здесь был и «Степной Волк» Гёссе, и томик Хемингуэя, и каждая из его книг хранила свою заветную тайну. Он раскрыл Фауста на тринадцатой странице, и оттуда выпал засохший, и, превратившийся в гербарий, четырехлистный клевер.
Ему как раз в тот день исполнилось тринадцать лет, когда они с Катей, взяв провизию, по обыкновению отправились в лес. Чуть задержавшись в поле (они собирали цветы), Катя нашла этот четырехлистный клевер, и тут же вручила его Петро, сказав при этом, что отныне ему будет сопутствовать только удача в жизни. «Ах, лучше бы она оставила его себе», - подумал с горечью Петро, и положил лист обратно в книгу, на свое законное место. В книге Гёссе хранился небольшой рисунок, который Катя нарисовала, будучи уже вполне зрелой девушкой и весьма одаренной художницей, изображавший бегущих по степи волка и волчицу с лицами Петро и Кати, влачивших по земле, зажатую в зубах, сеть с земным шаром. А что касается Хемингуэя, то «Острова в океане» была его самой любимой книгой вообще. Он любил море всем своим сердцем, несмотря на то, что ему пока так и не довелось там побывать, но вот-вот у него будет отпуск, и он обязательно рванет на море, прихватив с собой «Острова в океане», тем самым осуществив мечту детства. Тогда еще, много лет назад, он пообещал Кате, что обязательно отвезет её на море. Ему так и представлялась картина, на которой он сидит на пляже, а она, прикрыв глаза, лежит у него на коленях, подставив свое
