На тихоокеанской волне. отрывок пятый

22. Процесс виноделья.

С трюмным своим сменщиком («врагом») Володей Уздечкин, честно говоря, ладил не очень – даром, что и жили-то они в одной каюте. Нетерпимому и категоричному по своей молодости Уздечкину казалось, что сплошь и рядом Володя (что был на десять лет старше) делает всё не так, как надо. Возможно, где-то так и случалось – все-таки, впервые Владимир трюмным работал. Один раз и вовсе – оставил такой узкий – в один лишь короб шириной – проход (да еще боковой!) между рядами, что Уздечкину добрую половину вахты пришлось буквально протискиваться боком с каждой коробкой: ну, можно же было сменщику головой элементарно подумать!

Тоже был Владимир (что по числу рейсов с Уздечкиным вровень шел) тоже в тридцать с лишним в море подался.

- На «Ладе» в Тольятти работал. Машины собирал.

- А как тебя сюда занесло?

- Да, - воротя свою медвежью физиономию (и вправду был широк в кости и скулах) отшучивался Володя, - машину целую по запчастям и деталям с завода вынес, закопал, теперь, вот, справка о зарплате нужна – что деньги большие в море зарабатывал.

Может, и была в том доля правды – не слишком открытым был трюмный сменщик Уздечкина. И Серёга его тоже сразу – не то, что невзлюбил, но в свои, как Уздечкина, пока не принял.

Зря, может, они так! Просто – в себе человек: разве не бывает?..

Уздечкин же, закусив удила на серьезное дело, развил между вахтами бурную деятельность.  После обеда подошел-таки к длинноволосому и усатому, достаточно молодому повару (дружбану Лёши любера по какому-то рейсу, и Лёша же сказал Уздечкину, что шеф – «афганец») и выпросил кружку риса. После полдника, когда открывал «жулик» провизионную кладовую, взял на ларёк аж три килограмма сахара. А вечером тайно вечером умыкнул с салона команды ведро с компотом.

Компота, правда, не хватило – пришлось добавлять в тройной полиэтиленовый мешок для рыбных брикетов остывшей кипяченой воды. Но, оно и лучше – чтоб температура начальная выше была, чтоб рис забродил. Сыпанул туда же сахар и рис. Выдавив из каждого мешка воздух, завязал последовательно каждый мешок в отдельности, и бережно уложил в пустой короб, перевязав на манер других коробов с резаной бумагой. И, не поленившись, по-пластунски пролез в самый дальний конец стеллажа, и задвинул драгоценную коробку в дальний угол – никто случайно не доберётся.

Дело было слажено – теперь оставалось только на двадцать один день о коробке со зреющим сухим вином напрочь забыть.

Саня, что «подогнал» сей рецепт, правда, указывал на мукомольный, пятидесятилитровый, крепкий мешок. Но Уздечкин не то, чтобы побаивался пышного усача мукомола (да-да, и этот был с усами – мода такая царила на рыболовном флоте, что ли!), но был с ним в «контрасах». И поэтому просить не стал, а попробовать взять втихомолку самому – а ну как столкнёшься с «мельником» нос к носу с мешком в руках тем разнесчастным – украденным, получалось бы: шума не оберёшься! Так что, в мешки для брикетов рыбных (что были ёмкостью ровно в пять раз меньше) решил Уздечкин вино, как в меха, залить.

Не для себя, ведь, гоношился – для товарищей!..

23. «Жулик».
Вы спросите, кто такой «жулик»?

Жулик - это начальник продовольственной службы (начпрод, сокращенно). Под его началом не армия подчиненных, а скромный, если не скудный, запас продуктов в провизионных кладовых и гора за то отчетов. Раз в день, неохотно открыв тяжелые двери своих владений и нацелив огрызок карандаша в амбарную тетрадь, он дышит в спину поварам, набирающих суточную порцию продуктов на камбуз. Обычно это рулевой матрос, стоящий вахту со своим непосредственным начальником – вторым штурманом, который и ведает всеми продуктовыми делами. Жулик – ответственная, тонкая и неблагодарная работа. Открывать двери провизионок и прятаться за ними нужно моментально, чтоб какой-нибудь праздношатающийся и вечно голодный моряк не повис на плечах с досужим вопросом: «А что у тебя есть?». Передвигаться по коридорам с невзначай прихваченной (держащий мед пальцы лижет) палкой копченой колбасы или банкой сгущенного молока нужно быстро, бесшумно и незаметно. Также необходимо, при минимуме растрат драгоценных деликатесов, умение угождать командному составу, и ладить, оставаясь при том неприступно непроницаемым, с матросами – без угрозы при том для собственного здоровья. И, главное, нужно бережно экономить вверенные продукты, памятуя, что сроки пополнения кладовых весьма приблизительны, и кроме восьмидесяти членов экипажа в море, кушать хочется и собственным детям на берегу: оттого-то чемодан жулика по улету особенно тяжел.

Хороший жулика тот, у кого хватает всего и на всех. По возможности, конечно, и в меру. Потому что, как ни старайся, все равно так и останешься для всех – жуликом!

В этом рейсе жуликом оказался совсем не подходящий для этой скользкой – гибкой! -  должности матрос Кабанов – высокий, чуть курносый, честный малый с открытым взором серо-голубых глаз: вполне мог бы и он коммуниста в одноименном фильме сыграть! Уздечкин, не наглея, по надобности брал у Кабанова сахар в каюту: больше-то взять на ларьке все равно было нечего.  Кое-кто наседал на бедолагу, и тогда неправильный жулик, тоже начиная чуть заикаться от волнения, говорил: «Парни, п-парни! Я тоже здоровый – в обиду себя не дам!». На что усатенький Гриня – Мент (тот самый метр с кепкой, что ревновал Карлик Носа к его подруге в аэропорту), демонстративно медленно уходя вразвалочку, бросал через плечо:

- Ну что, каб-бан!..  До радостных встреч на берегу!

24. Выбивка аппаратов

- Казимирыч, Казимирыч, ну что, за дело! – перехватив на упаковке сухопарого механика – наладчика с окладистой бородкой, блажил Валера. – Ну, скажи хоть ты им, что нельзя аппараты выбивать каждый день – заломаем же мы их так!

- Так, я и говорю, - пригвожденный к переборке десятком матросских глаз, прижимал руку к груди наладчик, - так, они же меня не слушают!

Сыр-бор поднялся, наконец, из-за дневной выбивки морозильных аппаратов.

- Командирам чтоб только матрос не спал, - негодующе вещал, как Ленин с броневика, на всю упаковку возмущенный Валера.

- Да, это всё подвахта гундит! Специалисты хреновы!..

Теперь каждый день, когда к обеду, как по часам, заканчивали заморозку свежего улова, и, по уму, матросам следовало из рыбцеха разбредаться по-тихому  – «курить», «гонять шару», распивать чаи по каютам, перемывая кости своим врагам-сменщикам и обсуждая фигуру камбузницы Светки, - технолог придумал выбивку аппаратов.

На три с лишним часа работы то занятие!..

- У нас тогда в цех ночью высвобождается три человека, – два упаковщика и трюмный, - кривил рот Карандаш Валерий Васильевич – технолог всеми горячо любимый. – А то мне подвахта тоже выговаривает – мол, матросы спят сутками!

- Так, пусть рыбу ловят – чтоб цех не стоял! – размахивал уже руками (в которых, слава Богу, никто шашку не вложил) Валера.

Смысл манипуляции был в том, что, полностью выбив из аппаратов замороженную рыбу, и освободив их, на какие-то те же три с лишним (а иногда – с небольшим) часа , в цех тем самым высвобождались три матроса – трюмный и два упаковщика: никакие руки во время обработки свежего улова лишними не были. И пока аппараты не забивали свежей рыбой вновь , и не начинали брикеты из них вновь падать на ленты, ни Валере с Колей на упаковке, ни Уздечкину в трюме делать было нечего.  Поэтому, на это время их и припахивали в цех: шкерить рыбу, «стоять на Ире» (рыборазделочная машина Н2 – ИРА110), и даже «стоять не филейке» - работать на станке, похожим на столярный фрез (с подводом водяной трубки, дававшей бойкую струю), что нарезал рыбное филе.

На последнем месте работа была самая горячая – только успевай во все лопатки закладывать рыбные тушки! А еще и рыбные кишки холодными ошметками летели аккурат в правое плечо, несколько остужая пыл, и придавая, как модно будет говорить десятилетия спустя, «ощущение дискомфорта»… В общем, филейного ножа сторонился даже жгучий передовик Валера.

Зато подвахта, пришедшая на свои четыре часа в цех на помощь рыбообработчикам из машинного отделения, из рулевой рубки и  с камбуза, была довольно вполне: все матросы в трудились в полном составе, все было в ажуре и чин-чинарём!

Вот за всё это теперь каждый полдень апппараты и выбивали – «долбили».

Сильнее всех, конечно, по поводу вопиющего такого безобразия и явной несправедливости голосили Уздечкин с Валерой. Коля Ковбаса, естественно, был с ними душой, но вякал что-то только в отсутствие начальства: ему-то зачем впадать в немилость технологу, или тому же рыбмастеру - пусть ребята руками жар загребают. А  Колёк, коль «прокатит», потихоньку с бока припёка погреется.

Аппаратчики тоже не сильно «возбухали» – они выбивали свой аппарат по очереди, да и какая то уж работа – кнопки нажимать, да блокформы опорожненные защелкивать: не свежую же рыбу, напряженно поспевая за циклом, завешивать, да укладывать – впихивать!

А уж Лёша чановой (что вообще-то хай, если не дай бог его права кто-то ущемить посмел, поднимал нешуточный) – тот и вообще равнодушен (да и счастлив своей участью) по ситуации был. Его-то задачей во время выбивки аппаратов товарищами и было, что в районе чанов транспортеры, да палубу из шланга замыть – побрызгать – для блезира. На пять минут работа! И, нарочито приостановившись на упаковке по пути из цеха в свою каюту, потянуться сладко: «В ящик, в ящик!» - в койку, имелось в виду.

Уздечкин каждый раз гневно переживал вопиющую такую несправедливость: «Дурная работа!». Опять памятуя, впрочем, мудрого Григорьевича: «Запомни, Алексей: на флоте вся работа – дурная!» (эх, сколько мудрого успел поведать Уздечкину старый моряк!). Что только Уздечкин себе в трюме во время той дневной выбивки не придумывал! И считал по уложенным рядам примерное количество коробов – сколько там уже выбили, и скоро ли этому цирку конец? Приторачивал на переборке загодя вырезанные из картона тары клочки-таблички с рукописными английскими словами и их переводом.  Прибегал к средствам помощи от трюмного одиночества обычных промысловых вахт: затягивал песни - любимые и разные, трусил, в перерыве между коробами, лёгким бегом по имеющейся трюмной площади.  Мало, сознаться, что помогало… Точный подсчёт раздражал еще сильней – как много еще выбивать оставалось! «Англицкие» слова не лезли в голову, песни не пелись… И куда было убежать от этого маразма!

Но, все когда-то заканчивается. И эти девять с лишним тонн замороженной ставриды, что умещались в двух аппаратах, заканчивались тоже.

Впрочем, сомнительное это удовольствие было через день. За восьмичасовой сменой вахт, каждой бригаде выпадала выбивка аппаратов раз в два дня.

Но, в одиннадцать ночи, когда транспортерные ленты рыбцеха вновь заполнялись свежей серобокой ставридой, Уздечкин норовил непременно занять самое бойкое место – на том филейном ноже. Откуда через час работы его обязательно прогонял технолог: «Ты уже мокрый весь, а тебе в трюм скоро».

(продолжение следует)