46.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 20(3). ПЕРЕМЕНЫ. ШКОЛА.

46.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 20(3). ПЕРЕМЕНЫ. ШКОЛА.


Жизнь входила в свою колею. Все в ней Божественной Милостью теперь было расставлено по местам, все удовлетворяло душу. На горизонте маячило некое достигнутое умиротворение и почти что счастье, ибо две вещи были неизменно при мне – моя семья и моя книга, которую я начинала писать и писала с великим воодушевлением, не находя ни в ком посягательства, ибо даже Саша в этой связи мне прощал не вовремя помытую посуду и  прочие бытовое обязанности, ибо главное было неизменно – это  приготовленная еда; ребенка всецело я брала на себя в плане детского садика и воспитания, никак не привлекала его к домашнему труду, но тянула и готова была тянуть все семейные необходимости на себе, уставая, не высыпаясь, но и имея право на свою отдушину.


Мама приехала из Одессы и тотчас зашла к нам. Она привезла  для Светланы куклу, которую купила и передала Валя, тем несколько  озадачив меня своим вниманием. Может быть, за той, оставленной в памяти детской ее неразумностью по отношению ко мне я не смогла увидеть или почувствовать некую ее все же человечность, которую скорректировала в ней и жизнь и нелегкая судьба многодетной матери. Но судьба не дала мне более выйти с ней на контакт и развить свое дальнейшее чувство в прощение или отпущение прошлого…

Дни потянулись  своей чередой. С утра я завозила Светлану в детский сад на Волкова, находящийся в глубине дворов и далее тем же маршрутом ехала на работу в свой Институт. Возвращение с отпуска вещь обычная, но для меня это тоже было событие. Однако, сектор жил своей привычной жизнью, не спеша меня озадачивать новыми программами,  и я оказалась в ситуации пойди-подай, заверь, отнеси… Теперь я вышла из-под начальства Жени Кролева, однако,  с некоторыми своими просьбами относительно того, чтобы напечатать его труды, он время от времени подходил, сменив требование  на более мягкие тона, но это уже была не моя стихия. Я ждала работу серьезную, увлекательную, надолго. Но Бог, зная и творя Свой План на меня, не торопился дать ко мне более требовательное отношение и не потому, что вся главная задача была возложена на молодое пополнение, на ребят, только что окончивших вузы.  Они работали  допоздна, не отрываясь от дисплеев,  бесконечно озадачиваемые, воодушевленные, вызываемые на ковер, состыковывая программы, называя весь труд важнейшим заказом, где мне со всей женской половиной приходилось лишь считывать их отчеты, чтобы они соответствовали Госту, корректировать и отправлять в нужный кабинет, где это соответствие узаконивалось и т.д.


На работу в силу своей внутренней организации я приходила  раньше всех, простаивала  под дверьми сектора, готовая с воодушевлением взяться за любой труд, соответствующий статусу инженера, но… увы. Сектор жил своей жизнью, где место было всем, за всех отчитывались, как за истинно трудящихся,  но слепому было бы видно, что работа была поставлена  слабо, в угоду  отдельным личностям, но не делу, что сектор неоправданно раздулся и многим приходится делать вид, что чем-то занят.


Хрипунову, руководителю сектора, казалось, и нет дела до этих мелочей, ибо был постоянно занят тяжбой в более высоких кругах,  не оценивающих никак его способности руководителя, как и его ум, выставляющих его то и дело на свой ковер, о чем он частенько жаловался чуть ли ни всем. Тучи над ним сгущались, превращая его в более безвольного руководителя, который, угождая своим подчиненным, не влезал в их дела, хоть все и были обозримы, но предоставил это ведущему  инженеру и руководителям групп.


Он был, ратовал за сплочение на самом деле бездеятельного коллектива,  за  всевозможные мероприятия, дни рождения, увеселения в честь тех или иных семейных событий сотрудников. Накрытие столов  становилось неизбежным, почти вменялось каждому имениннику, и мне, по сути,  необходимо было по окончании университета войти в эту не мной заведенную колею. Но, увы. Это требовало денег, это требовало согласие мужа. Таких возможностей у меня не оказалось. Я ограничилась лишь тем, что по кавказскому обычаю раздала всем хорошие конфеты, высыпав каждому горсткою на стол. Мне несколько раз было предложено поехать  в Москву или на тот период Ленинград  на курсы повышения квалификации.  Но это уже было невозможно в условиях моей семьи, беспомощности Саши и непроходящего безденежья. Может быть поэтому на меня не смотрели серьезно или отводили мне те роли, которые отводили.

Я готова была гореть в труде, я готова была  брать работу на дом в плане написания программ, ибо любила такое творчество, вожделела к нему, знала радость от него, но реальность выводила меня и при таких желаниях и обстоятельствах  только и в основном на общение с людьми, как я не предпочитала углубление в себя, в свои мысли, в свои внутренние поиски, интеллектуальный труд. Видимо где-то и в чем-то дефицит такого общения с людьми интеллектуальными  и  был  присущ  мне и сказывался на уровне моего дальнейшего развития. Поэтому судьба делала свои акценты, развивая меня с той стороны, заставляя видеть и знать себя с той стороны, которая мне о себе была  и не ведома и не интересна.

Судьба выводила меня на людей  умных, достаточно интересно мыслящих. Общение дома и до этого было общением более низкого порядка, общение в университете - ограниченным,  общение же  ранее -  имело для меня преимущественно уничижительный характер. Теперь я выходила на уровень себе как бы равных и начинала наслаждаться  общением с людьми умными, интересными, и все же во многом мыслящими иначе, но все же  во многом мыслящими и просто.

В секторе ко мне начинали проявлять интерес по внутреннему моему содержанию. То, что для меня казалось вещами обычными,  для многих было мнением чуть ли ни уникальным, новым, возможным, новым взглядом на вещи. Мои рассуждения, в принципе материальные,  как-то могли задеть и духовное, и глубинное.

Женя, немного поняв более мою суть из моих высказываний,  стал относиться ко мне  чуть ли ни настороженно, как бы стараясь разгадать, кого же он привел в сектор, однако, со временем значительно уважительнее, и его отношение ко мне было как-то во мне отмечено, ибо и со своей стороны не отпускала его мнение, как и присутствие, никак, не могла отделаться от  внутреннего напряжения, когда он говорил, хотя все, что он говорил, не была для меня сколько-нибудь новым или интересным, ни в чем  в житейским плане я не увидела уникальности, нравственности великого порядка, за что могла бы и уважать. Бог  как-то выделял его, на нем заострял внимание,  за его голос, за его немногословность, за его кропотливость и трудолюбие,  которое ни во что как-то не выливалось или было недосягаемо для моего осмысления.

Было ощущение, что он работает сам на себя, ни в чем никому не отчитываясь,  трудясь над свои трудом ради научного титула или степени, ради новой ступени, ибо, как мог, выбиваясь из сил,  хотел подняться в своих и других глазах, ибо считал, что имеет на то право, как закончивший два вуза с красными дипломами. Но жизнь диктовала ему свое. Надо было как-то заработать себе квартиру, ибо институт строил дома и многие ребята стали работать на строительстве, ибо за это  была и обещана квартира. Вскоре Женя решился на сей подвиг, ибо жил с женой Лидией  у родителей,  потому не заводил детей, желая самостоятельности и независимости полной.  Так, в один из дней и надолго его место за  личным компьютером запустовало, а уже через год  он получил квартиру и жена родила ему прекрасную девочку, которую он, будучи очень амбициозным, назвал так, что и спустя годы я не забыла, -  Анжелой.

Не знаю почему, но на период его отсутствия в секторе все во мне на его счет улеглось, стало легче, ибо было постоянное чувство, что, чтобы я ни говорила, он постоянно вникает, оценивает, на это смотрит и что-то в себе рассуждает.  Давно стало яснее ясного, что не из благих намерений, но из своей корысти он пригласил меня работать  в их сектор. Я нужна была там, где отказалась ему помогать его жена, т.е он желал употребить меня на печатание своих научных трудов, ибо к кому бы из сектора он не подходил, все ему отказывали, сам же печатать свое он счел для себя чуть ли ни унизительным, но пришлось, одним пальцем, но свое… 


Простым и легким повседневным общением со мной заниматься мои сотрудницы тяготились, но задавать вопросы о смысле, о ситуациях, о моем мнении – было в порядке вещей. И чем больше задавали, тем более рождались новые вопросы, решать которые я  желала только нравственностью, которая во мне была незыблема. Одна из сотрудниц возмутилась, что ей одной приходится в семье чистить унитазы.  Почти все ее поддержали, виня мужскую половину в устранении полном от дел такого рода… Или,  речь зашла о том, что некий муж никогда не сполоснет после себя и стакан, что каждый день выставляется батарея стаканов, берутся каждый раз новые… Или  в результате знакомства с мужчиной одна из работниц была в великом замешательстве, рожать или не рожать от него…  Мое резюме в результате таких разговоров, требующих моего также мнения, было непременно – да, мыть  унитазы, мыть стаканы, рожать… речь моя была убедительна, серьезна, настойчива, бескомпромиссна.


Со мной почти всегда соглашались, а если и не соглашались, то все-равно принимали мою позицию, как нравственно правильную. Я советовала так, как поступала сама, как видела лучшим для семьи, для людей, тебя окружающих, ради мира в семье, ради спокойствия призывала брать на себя все, что возможно, ибо только это приносит мир  и в себя, не усложняет отношения, провоцирует  неожиданную добродетель в другом, решает вопросы и других порядков, ибо каждый человек в себе все видит и все понимает, и оценивает, и настраивается на готовность помочь из благодарности из лучших побуждений.

Последовав моему совету одна из сотрудниц родила ребенка и вышла замуж вследствие этого. Судьба не оставила ту, которая сохранила жизнь. Но из всех самым умным, серьезным и интересным собеседником была Щербакова Татьяна. Она была моложе меня на семь лет. Она пришла в сектор уже после меня, только окончив университет. Как-то незаметно мы с ней дружились и стали неразлучны. Таня, имея пытливый ум, буквально глотала мои слова, однако и сама покоряла тонким умом, логикой, понятливостью, гибкостью ума, напоминая мне мою давнюю и единственную до тех пор подругу Нафису. 

К подругам я была не очень привязчива, но ум Тани, ее характер, ее многие принципы находили во мне отзыв, она очень грамотно задавала вопросы, сразу входила в суть, некоторые вещи нравственного порядка принимала сразу же. Я знала о ней уже все, ибо вместе мы ходили  в столовую, вместе гуляли в летнюю пору в перерыв  во дворе института, вместе ходили сдавать кровь, когда кликали клич. Таня была человеком и непростым и более как-то ни с кем в секторе не сходилась. Ибо была и своенравна, не терпела  многих других поучений, могла и резко ответить, но ко мне относилась лояльно, чем-то привлекаясь, выходя на долгие диалоги со мной, интересуясь мнением и не очень была рада, когда я уходила с другими в перфораторскую, где надо было обсудить очередной семейный жизненный