(сюрреалистический реквием)
Он шел, раскручивая в голове спираль вероятности столкновения с неизбежным. Исходя из услышанного, второй рукав земной галактики перекроет место района поиска фронтальной облачностью. Значит ли это, что до самой воды они будут находиться в пелене полной отрешенности? И зеркало локатора покажет то немногое, от чего их и так будет хранить толстый слой воздушной защиты. Вряд ли локатор покажет вампира, выпившего жизнь не у одного поколения. Вампиры волн не отражают. Ни оптических, ни радио.
Любой может увидеть направленный на него пистолет или пружинящий замах отведенной для удара руки, заканчивающейся кинжалом. Но свернувшуюся змею, под хитросплетением проводов, узлов и агрегатов, порожденную нерасторопным братом или халатным другом можно только почувствовать. Лучше она чувствуется в похмелье, когда кончики обнаженных нервов полощутся на ветру злословия, как вывешенное хозяйками белье, и когда никто тебе не верит. А глядя на залохмаченное лицо взволнованного лешего, только улыбаются.
Когда он увидел забоину на одной из тридцати двух плоскостей рождающих движение и стерегущих жизнь, и показал ее наземному брату, тот только посмеялся и сказал, что винты способны подбирать и более тяжелые камни и получать следы и серьезнее этого. Экипаж, недовольный его буйным поведением во время вчерашнего тайного застолья, тоже отмахнулся, а командир сказал:
- Слушай Леший, ты лучше свои приборы проверь. Локатор погоняй на всех режимах, чтобы не нырнуть, туда, откуда не вынырнуть. Сам слышал, что район прикрыт вторым рукавом спирали. И встреча с излишком исковерканного электричества весьма вероятна, но не нужна.
- Локатор в порядке, - ответил он, - но он не может отразить вампира. А вампиры везде. Спящую змею, разбудить может и турбулентность, и вертикальный поток
- А, ну тебя с твоими сказками, - махнул рукой самый передний, который в случае чего, хоть на миг, но раньше других отдаст душу, - давай заниматься каждый своим делом.
Леший прошел к бомболюкам. Четырнадцать капель висели на замках, готовые уничтожить подводного монстра. Монстра способного поглотить двести сорок блудниц возлежащих на тысячах холмов. Четырнадцать, ста двадцати килограммовых капель, раздутых до двухсот пятидесяти. Да плюс двести микрофонов, усиливающих песню чужого Садко, именно они могут указать его место, обречь на смерть, и сохранить самое большое блудилище на свете. Иногда им, для примера, подвешивали каплю, ой каплю ли? способную поднять фонтан воды толщиной с основание горы Арарат и на такую же высоту. Когда эта гора воды ухнется вниз – что по сравнению с ней мизерные волны цунами? Но перед мощью и величием океана, это капля, как и те четырнадцать, что сегодня мирно висят в бомболюках. Он проверил подсоединение и подключение. Убедился, что бомбоголовые убрали последнее препятствие, что может помешать атакующей капели. И отошел покурить.
Глядя на длинное серебряное тело самолета, он погрузился в мечты о серебряном коне. Почему не золотом? Он сам этого не знал, но думал, что все дело тут в изменении цвета. Золото свой цвет не меняет, а серебро, перед ослепительным ликом Смерти может почернеть. И это будет нужно, если вампиры вырвутся на свободу. Табун и так слишком велик. Шестьдесят тысяч коней застучали копытами по неподвижному воздуху. Подчиняясь приказам невидимого бича, они загрохотали так, что затряслась диафрагма и все, что располагалось рядом с ней. Даже сердцу передавалась эта вселенская дрожь.
«Смерть, - думал Леший, - пронизывает все тело самолета. Пиропатроны – смерть, катапульты – смерть. Бомболюки, пушки, ПИКсы, гидравлика, пневматика, масло, кислород, электрохозяйство, подвески - все это свернувшиеся и укрощенные змеи. Он как-то видел, что оставленная без присмотра змея высокого давления, приподняла свою, инженерами слепленную голову и, так, для наглядности, распорола шипящим зубом одежду наземного брата, слегка зацепив его кожу. Когда ее, укрощая, схватили за горло, она успела несколько раз хохотнуть. Даже винты, дающие движение, выстраивая графики спасительных высот и скоростей, в своем сияющем ореоле прячут прозрачную смерть. И в последнем обороте турбины таится мощность способная разрубить неосторожного.
Любая деталь или система может таить в себе смерть. И привести ее в исполнение может любой вампир, не отражающий свет и не дающий радиотени, а потому невидимый. Их надо чувствовать этих вампиров. И Лешему чудилось их скрытное, грозящее движение. Сегодня они вволю напьются крови и не могут скрыть свое ликование в ожидании обильного пиршества.
Синоптики ошиблись. Они тыкали указкой во второй рукав галактики, но оказалось, что уже первый фронт таит в себе смертельную пляску. Раздутые капюшоны белоснежных кобр вздымались над парой самолетов. Нечего было даже думать о пролете над ними. Локатор не показал ни малейшего разрыва между клубящимися громадами. Попытка повернуть назад тоже не дала результата. Облачные змеи перехитрили экипажи, и, пока обреченные, упиваясь своим упорством, пробивались на восток, размноженные огненные жала вырывались из поднятых над горизонтом башнеобразных голов. Тор разбивал головы молотом, превращая все небо в огромную кузницу. Неслышный грохот его молота сотрясал основы вселенной.
Проснулась от тряски и вибрации крошечная змейка, свернувшаяся в забоине на передней кромке одной из лопастей одного из винтов. Стремительным меандром она, прихотливо извиваясь, пересекла плоскость лопасти и последним движением хвоста отделила ее часть. Вампир, ее направивший, точно рассчитал этот маневр, так как кусок лопасти, подобно древнегреческому диску, снарядной скоростью пробил борт самолета, разрушив провода электропитания, связи и тяги рулей управления.
Ведомый увидел, что самолет ведущего, в крупной дрожи стиральной машины, в центрифуге которой все белье скопилось на одной стороне, склонился в глубоком реверансе перед океаном. Не в силах более сдерживать себя, он понесся к серой необъятной жилетке, что бы выплакать слезы последних обид. Самолет выполнил, положенные ему, последние полтора витка. Эти витки силами центробежных вампиров прижали всех, и Лешего в том числе, к их рабочим местам и приступили к долгожданной тризне, не давая никому пошевелиться. На секунду в мрачное ущелье заглянуло заплаканное солнце и тускло осветило крутые уступы грозовых облаков, сходящиеся, где-то у самой воды. В этом мрачном свете экипаж успел увидеть и прочувствовать каждый метр десятикилометрово-бесконечной высоты, которая стремительно уменьшалась. Им казалось, что они видят даже белые барашки на гребнях бесплодных волн.
Леший смотрел как по облачным скалам, все ближе и ближе, гарцует его серебряный конь. Под ослепительными лучами, вставшей в полный рост Смерти, серебро быстро чернело, приобретая цвет прижатого к виску ствола.
- Я же говорил вам, суки! - орал Леший во все горло, но никто его не слышал. В жилах СПУ остановился ток общения, ни одна лампочка не горела и только синие всплески молниеносных жал делали картину апокалипсической.
В разрыве облаков появился океан, из уважения к Смерти поднявшийся навстречу. Он прижал их к своей груди и утопил в потоке соленых, холодных слез, брызнувших им навстречу.
Мгновенно наступила тишина, которую уже некому было слушать. Самолет закружился в смертном танце переворачивая каждый свой обломок. Он опускался в кромешной тишине и звонкой темноте к невидимому и неблизкому покою. Основная его часть уже, через долгие десять минут, легла на подготовленное для него вечное ложе. И только незначительные кусочки всплыли и колыхались среди штормовых волн.
Среди этих фрагментов плавал и торс Лешего, украшенный татуировкой на правой стороне груди в виде гномика с зонтиком. Его и подобрали багром спасатели, прибывшие через двое суток к месту катастрофы.
В восемь гробов была насыпана аэродромная земля, прикрытая парадными мундирами. И только в девятом гробу лежал торс с гномиком, одетый в белую рубашку и черный мундир.
