Мозг

Хрупкин был мозгосозерцатель.

Умозрительную мощь он направил на церебральную схоластику.

Нам воспрещено помнить. Резон имеется. Мысленно отчеканил Хрупкин спустя минуту после того, как вынырнул из густоты онейрических вод и преодолел сонную кессонную болезнь.

Напрасно пытаются схватить и удержать огненную полноту сновиденческой имагинации, ее терпкий сок и ветвистую дословность. Остаются сухие лохмотья фабулы, тусклые, трещиноватые карты образов, ахроматические уплощенные ребусы.

Бесспорно. Многокрасочные регионы анатомических атласов, складчатая орография грецких полушарий, эрогенное полужидкое мозолистое тело, цветная капуста лимбики и мозжечка; все это входило в круг его интереса. Но не это главное.

Энцефалон как геометрический объект. Бороздчатая топология. Стеклянный. Зеркальный. Кристаллический. Пламенный, кирлиановский, электрический мозг атлантов, оплетенный паутиной нитяных красных сосудов.

Отталкиваясь от сцены – безукоризненной – из «Ганнибала», когда доктор Лектер деликатно  снимает in vivo скорлупу черепа секретного агента, приготавливает вкуснейший мозг-пашот, он представлял: он вкладывает между нежными полушариями нагого кортекса некоей Начальницы, похожими на целлюлитную задницу, свой орудиеобразный напряженный итифалл и совершает в рыхлом мозговом веществе грозные, медленно-сладостные возвратно-поступательные  движения. Где-то внизу она быстро и темно шепчет. Это любовные глоссолалии. Путь огня; почему нужно всегда идти путем змеи?

Возможно, это Византия, лабиринт. Империя. Старик-наследник, изгнанник. Из укрепленной гавани Великого Сидона уходят расписные суда; он тоже уходит за горизонт пористого, воздушного, слоящегося, как минерал, моря. Бык Фаларида на площади. Фигуры, окутанные парчовыми одеяниями, в клобуках, золотые факелы. Бык – это я, человек. В своем чреве я спалил несколько душ. Я раскаленный виновник их бронзовой смерти. Итак,  византийствующий лабиринт, коническая Дантова воронка. Подойдет Некто. И ударит по ней мечом, узким и длинным, как бильярдный кий.

Хрупкин остужает мозг ночным оконным стеклом. Кимвал Луны, серебристое ребристое поле перисто-кучевых облаков – отполированных и четких, будто льдистые гряды гор, наблюдаемые из Космоса.

Включает телевизор. Он предпочитает некоторые каналы. Те, где нет сигнала. Успокаивает. Экран. Светлый хаос. Фантастически-неуловимое дрожание бело-черных частиц серого фона; глюонная плазма, кварковый суп.

И вдруг прорезается изображение. Пожар. Белый и грациозный готический собор. Высокий шпиль. Он горит. Хрупкин мгновенно узнает его. Это Нотр-Дам. Пламя – алое, яркое, зеленоватое. Вся картинка легкая, праздничная, воздушная, обласканная тонким солнцем.

Потоки мыслей возникают сами, решает Хрупкин. Мы их только слышим. Или не слышим. Поэтому – мысли на грани сна так хороши. Они воспринимаются как нечто свежее, сотворенное не нами. Так и есть. Поэтому – сны важны. Поэтому – выбор между существующими потоками бытия и есть проживание.

Вечерний Бог. Утренний Бог. Бог мгновения. Он властен над следующим, над сыном, но не властен над внуком. Бог Эон.