О Николае Ведринцеве замолвлю я слово...

Дробно застучали сцепки вагонов. Состав остановился. Динамики донесли до уха мало понятные слова станционного радио.

— Долго стоим?- буркнул сонный сосед, молодой парень, по имени Димка, любезно уступивший мне нижнюю полку.- Дожили. Скорые поезда, каждой избушке кланяются.

памятник машинисту_cut-photo.ru.jpg

Его бормотание прогнало мой сон окончательно. Я вышел в коридор и чуть не столкнулся с пожилой проводницей.

— Степановна, вроде бы скорые здесь не того? Случилось что?

— Так ведь станция Графская. По всему видать, машинист из уважения тормознул. А может быть, кто из этих, из важных, подсаживается. Мне не докладывают. Наше дело, сам знаешь, чтобы вы, то есть пассажиры, вовремя сели, ну и покинули вверенный мне вагон без задержки.

Она хотела ещё что-то сказать, но по проходу двигался старичок в форменном кителе с эмблемой Российский железных дорог.

— Ой, Илья Егорыч! Ты ли это? Да ещё в мой вагон! Что СВ-ный битком забитый?- проводница засияла.- К нам, в служебное, или вот сюда? Тут как раз местечко свободное имеется. Я сейчас за бельём сбегаю. Мигом.

***

Состав тронулся. И за вагонным окном потянулось длинное здание, с выцветшей вывеской вдоль фасада: «Цех эксплуатации локомотивного депо…. ЮВЖД». ..... лет подвигу машиниста Николая Ведринцева. Возле которого, несмотря на ранее утро, уже хлопотали женщины в синих халатах, приводя в порядок клумбу с пышными цветами.

***

Через минуту старик отвернулся от окна.  По морщинистому лицу пробежала тень. Улыбка исчезла. И он поспешил занять своё место в купе.

***

— Извините, пожалуйста, не успел рассмотреть цифры. Сколько лет подвигу? - Обратился Димка к ветерану железных дорог.

— Пятьдесят пять. Да разве это имеет значение? Главное, чтобы не забывали.

— Выходит, Николай Ведринцев его совершил не во время войны, а гораздо позже. Так сказать, в мирное время. Я не ошибаюсь?

  В купе вошла проводница, держа в руках стаканы, уютно разместившиеся в начищенных до блеска подстаканниках. Помещение мгновенно захватил аромат душистого чая, заваренного с какими-то неизвестными травами.

Я же извлёк из видавшей виды дорожной сумки нехитрые съестные припасы.

— Егорыч — обратилась Степановна к новому пассажиру — поведай им о Ведринцеве. Я, было дело, сама собиралась, да у тебя гораздо сподручнее получится. Сам же гутарил, что в один год с ним в депо трудиться начал. Да и дела у меня. Убираться надо. А вы тут завтракайте, общайтесь. Ежели ещё заварочки, аль кипяточку, потребуется, так не стесняйтесь, зовите. Путешествие оно, дело чайное, застольное, разговорное.

***

Старик снял китель, и аккуратно повесил его на пластмассовую вешалку. — Мне  бы, по возрасту пора на печке лежать, да на поезда издали поглядывать — он уселся за стол и отхлебнув из гранённого стакана, продолжил:

— Мечту имею, давнюю. Ему достойный монумент соорудить. Еду в отделении дороги денег на хороший памятник, выпросить. И вообще. Можно же конкурс железнодорожников имени Ведринцева организовать. Только вот тем, кому по это должности положено, всё как-то недосуг.

Дима попытался достать из кармана бутылку водки, но передумал, вернул на место и, глядя в глаза нового пассажира тихо попросил:

—Расскажите о нём. Пожалуйста.

***

Илья Егорович будто бы не расслышал просьбы. Смотрел на сидящего напротив парня и молчал. Наконец, сделав очередной глоток, молвил:

— В те сутки Коля вёл состав с пассажирами, по маршруту Воронеж – Анна. Ночь хоть глаз выколи. Но, как у нас говорят, плечо знакомое, изъеженное. Каждый кустик и деревцо по сто раз примечены. Вот за тем изгибом кривизна пути возрастёт, начнутся поля аж до самого пригорода.

И вдруг впереди на путях здоровенный тёмный предмет! Аккурат между рельсами.

— Трактор с плугом! Мать его! — выкрикнул помощник.

— А люди? — Ведринцев всматривался в дорожное полотно и что есть силы давил на тормоз.

— Не видать. Сбежали!

— Серёга, прыгай! Вон из кабины!

— И что, прыгнул? Спасся? — перебил рассказчика Дмитрий.

— А как ты думаешь, от кого я это всё узнал?  Подчинился! Сиганул. Посему и выжил. А Коленька до самого столкновения жал и жал на тормоза. Не о себе думал в последний миг! О людях! Коих ему довести живыми доверили! И смягчил-таки удар! Но локомотив — он же впереди состава. В общем принял смерть по-военному! На боевом посту.

В вагонах, конечно, у людей ссадины, ушибы. Ерунда. Дело житейское.

— А тракторист? — Димка, что есть силы сжимал свой рюкзак. — Он как на путях оказался? Да ещё ночью!

— Шабашил целый день. Огороды людям пахал. А те угощали! Вот и надрался вусмерть! И с залитыми зенками попёрся через железку. Застрял на полотне. И...поплёлся в посёлок. Спать!

— Хоть по заслугам получил? — Вступил я в разговор. — На сколько посадили? Пожизненно?

— Срок, конечно, впаяли большой. Да что толку. Вернулся домой раньше времени. Клялся собутыльникам, что вёл себя «за колючкой» исключительно образцово. А машинист не вернулся. Наградили, как полагается, орденом. Посмертно. Имя присвоили остановочной площадке. — Старик рукой смахнул предательскую  слезу.

Вновь возникшая в дверях проводница кивнула в окно — Вон он обелиск, малюсенький, на месте трагедии. Как раз то жуткое место проезжаем. — Поставила на стол очередную партию подстаканников. —Чего уж там.  Видела её у тебя. Доставай, открывай, парень, беленькую! Помянем! Сто граммов, можно!

  Димка потянулся за бутылкой, но старик его решительно остановил. — Не надо! Колька из-за неё, проклятой, жизни лишился. Помянем героя нашим, железнодорожным, крепким! — Илья Егорыч встал, сжимая в руке блестящий подстаканник.

Мы дружно последовали за ним.

— За железнодорожника! Не просто выполнившего свой долг, а за человека, до последней минуты оставшегося человеком! — Егорыч одним махом осушил свой стакан.