… Лето жарким нынче случилось. По-настоящему…
Это когда асфальт плавится днём, и, если посмотреть вдоль любой улицы, на море похоже или на пустыню: миражи впереди слоями лежат. А между этими слоями – пустота, воздух только. И вот если в это диво городов наших современных долго смотреть, то слои зыблятся, струятся и постепенно начинают склеиваться, слагаясь в силуэт авто, стремительно несущегося сквозь лето в жаркое далёко, где его ждут, где, наверняка, - счастье…
Лишь к вечеру жар городской остывает, и можно прогуляться в ближайшем сквере, на лавочке посидеть, повертеть головою в разные стороны, разглядывая людей, тоже выползших подышать относительной прохладой.
Совсем рядом со мною, на соседнюю лавочку присели двое. Мать и дочка наверняка, потому что – одинаковые совершенно. Только мама чуть искусственна, ибо стремится быть молодой, такой же как дочь, а потому чуть ярче одета, чуть более прямо держит спину и чуть выше вздымает подбородок, чтобы пресловутый возраст на шее был не так заметен.
Уже вечер почти. Томно, благостно вокруг. Всё лениво и неторопливо. А они говорят. И говорят чуть «ярче», чем это было бы уместно в подобном антураже…
- Нет, мама, скорее, я его не люблю. Но он мне и не противен. Приятен даже. Зато он меня любит. И сильно. Я чувствую это. А я научусь быть ему преданной и благодарной за это. И детей ему рожу, которых он будет также любить. И любовь к детям сделает его любовь ко мне ещё более сильной.
- … , - отвечает мама.
- Не молчи, скажи что-нибудь, я уже начинаю волноваться! Ты считаешь, что я не права?.. Думаешь, было бы лучше, если бы я стала женой Андрюши? Он талантливый, да, бесспорно, но… когда же талант его станет приносить материальные дивиденды? Через пять, десять лет? Или ближе к пятидесяти, когда можно и не жить вовсе, ибо лучшее время окажется за плечами, и я потрачу его на то, чтобы по субботам, раз в две недели, быть дежурной по коммунальной квартире, мыть места общего пользования и ругаться с соседями из-за плиты на кухне?..
… и – замолчала…
- Я слушаю, слушаю, говори, пожалуйста, - наконец заговорила мама…
- А что говорить? Ты сама прекрасно знаешь, как прошла бы моя жизнь с Андреем! Точно так же, как твоя с папой. Он бы так же много работал, целовал мне руки, когда приходил бы с работы и раз в месяц водил бы меня в театр, где я стыдилась бы неновой обуви своей и прятала бы ноги под кресло, когда садилась. А в воскресенье мы бы ходили к нашим общим друзьям, в такие же как наша коммунальные квартиры, где наши мужчины пели бы песни под гитару, а мы, жёны, резали бы салаты на кухне и говорили о здоровье детей и об их успехах в школе.
Мама почти мечтательно закидывает руки за голову, сцепляет их там замком, забыв о том, что нужно следить за своей осанкой, и подхватывает то, что говорит сейчас дочь:
- … а когда он пел, он бы тебе улыбался, потому что только вы двое знаете, что эти стихи он написал прошлой ночью, разбудил тебя и прочитал их тебе. А ты сначала злилась, а потом заслушалась, потому что понимаешь, что это ведь тебе… и о тебе:
Она была такой,
Какими сны бывают:
В движениях покой,
Как вечер в дивном мае.
И голос серебром звенел
И в небе таял.
И профиль в темноте белел,
Как абрис яблонь в мае.
А звёзды падали с небес,
Как снег на крышу,
Луну средь ночи выкрал бес,
А я не слышал…
Ты понимаешь, дорогая моя! Ведь это такое же счастье, как слышать про жирафа от Гумилёва!..
Дочь молчит. Долго. Потом, ни на кого не глядя, открывает сумочку, достаёт сигареты и закуривает. Мать почти с удивлением на неё смотрит, сказать что-то хочет, но – не успевает. Разговор продолжает дочь:
- Какие стихи!.. Какие стихи!!. Какие стихи!!! Ма-ма!!! Пусть Аркадий Николаевич - друг моего покойного папы! И стихов никогда не писал! Зато он кольцо мне купил с бриллиантом! Два карата, между прочим! Вот, посмотри!..
И она вытягивает вперёд руку, обогащённую белым золотом, сжимающим в своих душных объятиях бриллиант необыкновенно чистой воды, за который, наверняка, в Южной Африке убили не одного человека.
А камень искрится на красивой руке, почти полыхает, отчего вечер становится жарким, почти душным. И в наступающих сумерках уже совсем не заметна возрастная разница между матерью и дочерью. И мать, растрепав руками волосы, говорит:
- А вот ещё, послушай! Это папа твой написал, когда ты родилась, и переслал мне в роддом вместе с двумя бананами:
Мы крест несли на шее
И крест судьбы несли.
О прошлом не жалели,
Хоть Бога не спасли.
Но верим в то, что Отче
Иисуса-сына спас
И в трудную минуту
Заступится за нас…
… И вянет вечер. И душно. Душно так, что – просто невмоготу… А всё потому, что в России живём, и жить у нас трудно бывает иногда…
|