Мама моя, когда в Баку приехала, совсем растерялась…
Она сельской девочкой была, из Ставрополья, с толстыми косами ниже спины, в беленьких носочках и чёрных босоножках, которые ей папа купил, «чтобы не стыдно было в таком большом городе показаться».
Приехала с фанерным чемоданом. И стоит на вокзале, обеими руками за ручку свой гигантский фамильный чемодан держит, а самой плакать хочется. В Университет приехала поступать, чтобы стать геологом и открывать «сокровища и залежи природных недр», как у них на плакате в школе было написано.
А люди вокруг ходят и не радуются, что мама моя (тогда ещё – будущая!) приехала и университет ищет. И никто ей помочь не спешит: все своими делами заняты. А недра, между тем, так и лежат, не освоенные, потому что мамы-то моей возле них нет.
И тут к ней подошла Варты.
Это уже потом мама узнала, что суровую армянскую женщину в чёрном зовут Варты. А тут – стоит, стоит, а «похожая на ведьму женщина» возникла прямо перед глазами, словно «лист перед травой», как в русских сказках пишут.
… Потом уже мама мне рассказывала, что, хоть и страшно было, Варты ей сразу понравилась. А когда она ещё и заговорила «бархатным, прокуренным голосом», то мама моя чуть от счастья не расплакалась. Потому что ведь так важно, чтобы, когда тебе страшно, с тобою люди первыми разговаривать начали.
- И почему стоишь? – спросила Варты у моей мамы, а сама в это время глазами своими бархатными всю её рассматривала. Но не бессовестно, а по-доброму и с сочувствием, «ведь Варты уже старенькая была – лет, наверное, сорок ей было».
Насмотревшись на мою маму-красавицу, Варты продолжила:
- Учиться приехала? А где жить – не знаешь?..
Залопотала что-то девочка с косами в ответ. И хотя Варты разобрать ничего не могла, поняла главное: надо выручать девчонку, потому что… Да потому, что люди же мы все и среди людей живём.
Так, наверное, рассудила Варты, потому что подхватила мамин чемодан и повела её сразу с Сабунчинского вокзала на Баилово, где жила её замужняя сестра Оля, которая вышла замуж за Сумбата, работавшего истопником в сумасшедшем доме, а в свободное от основной работы время шившего обувь прекрасную, армянскую, о которой до сих пор слава по всему бывшему Советскому Союзу идёт.
Мартиросовы (такую фамилию носили Оля, сестра Варты, с зятем Сумбатом) жили тогда трудно. Трое детей. Оля – детдомовская. Её Варты уже взрослой нашла, когда и сама выросла. А сиротами они стали во время очередного армянского погрома. Маму их убили. И она осталась лежать прямо среди улицы, прижимая к себе младенца Олю, которая продолжала сосать грудь уже у мёртвой матери. А пятилетнюю Варты схватил на руки какой-то азербайджанец и унёс к себе в дом. Олю не взял, потому что просто не заметил – она тихо лежала, не плакала. А потом отдал Варты в детский дом, потому что у него восемь своих детей было…
Спустя много лет Варты нашла Олю. Сумбат помог. Он тоже был детдомовским, но усыновлённым какими-то бездетными людьми, о своих же родственниках ничего не знал, потому взялся помогать в поисках Варты, чтобы на свете было поменьше несчастных. А вскоре после того как Олю нашли, они с нею и поженились, ибо Варты была уже замужем, а Олю брать никто не хотел, так как во время того погрома на улице ей ножку повредили, и она хромала до конца дней своих.
Сначала Оля Сумбата боялась. Ведь был он почти на десять лет старше, худой, неулыбчивый, на грача похожий, потому что смуглый и почти до глаз заросший щетиной. Но был он настойчив в своих ухаживаниях. А ещё соблазнял Олю будущим «несметным богатством».
Дело в том, что жил он теперь (туда потом и Олю привёл) в доме своих приёмных родителей, которые к тому времени давно уж почили. И дом этот был фамильным. Ещё до революции дед их, боясь погромов, собрал все драгоценности, накопленные несколькими поколениями, сложил их в фетровую пастушью шляпу, которую спрятал где-то в саду, примыкавшем к дому.
Старик умер, так и не вспомнив, где закопал клад.
Сумбату об этом рассказала мама приёмная незадолго до смерти, и он верил, что обязательно его найдёт.
Оля же поняла, что свой клад уже обнаружила. И звали сокровище всей её жизни Сумбат, которому она и родила Юрика, Люду и Вовочку.
Они-то, все вместе, дружно, будто сидели на пороге и ждали, и встретили мою юную маму. И привели в большой старый дом и в свою семью приняли, словно родную.
А мама-то у меня – хорошая!
В университет поступила. И училась прилежно. А жила у «своих армян», где тётя Оля в свободное от учёбы время учила её готовить вкуснейшее армянское овощное рагу. Дядя же Сумбат говорил так:
- Вика, дочка! Старшая в семье обязательно должна знать армянский язык…
И учил её. Учил прилежно. А мама старалась и учила язык дорогих ей людей.
Я ещё из детства знаю несколько армянских фраз… даже не помню, когда и выучил:
«Турне капа», - так армяне просят закрыть дверь.
«Ек хацу тэнк», - говорят они человеку, когда хотят напоить его чаем.
Мама же моя занималась с младшим Вовкой, которому плохо давалась математика, а старшему, Юрику, рассказывала, как интересно быть геологом. Может, и из-за этих рассказов впоследствии он стал нефтяником.
Про то, что мама моя хорошая, я вам уже говорил? Говорил, кажется…
Ну, так вот, как хорошая девочка, она помогала женской части семьи в уборке дома. Дом большой, да ещё со внутренним двором, где был асфальт вместо пола. А посредине – большой круг удобренной земли, покрытый старинной чугунной решёткой, в центре которой было оставлено отверстие, через которое к небу вздымалась виноградная лоза толщиной в руку, которая густо плелась вверху, превращаясь в потолок.
Мыла мама моя однажды асфальт во внутреннем дворе. Когда же начала тереть тряпкой возле той самой решётки, то обнаружила, что грязи там набилось столько, что она, словно истлевшая ткань, всё тянется и тянется из щели.
Сбегала за топором моя расторопная мама, чтобы поддеть решётку и раз и навсегда выгрести всё из щели. Приподняла… И вытащила оттуда почти истлевшую пастушью шляпу, сквозь разлезшуюся ткань которой сияли камни дорогих золотых украшений.
- Я так перепугалась, - потом уже рассказывала мне мама, - что к ним даже не притронулась, а закричала, чтобы тётя Оля пришла. Она, испугавшись моего крика, тут же прибежала. Рассмотрела всё и тут же запричитала по-армянски. Через мгновение вся семья была возле лозы. Они плакали, обнимались, целовали друг друга. И меня тоже. Я не знала почему, но радовалась вместе с ними… А потом ужасно испугалась: вдруг тётя Оля или дядя Сумбат подумают, что я что-то себе взяла. И начала их убеждать, что даже не притрагивалась к сокровищам. Дядя Сумбат успокоил: «Вика джан, мы же все свои фамильные вещи наперечёт знаем!..» А потом развернул остатки шляпы, достал оттуда пару серёг с александритами и своими руками вдел мне их в уши.
Я смотрю на свою восьмидесятишестилетнюю маму и вижу, как в момент этих воспоминаний сияют её глаза и александриты в ушах. Смотрю и … так люблю этих армян, которых никогда не увижу и даже не узнаю, что сталось с ними, после того как азербайджанцы поссорились со своими соседями и выгнали их из Баку…