К почтовой станции под Торжком подкатили сани. Семья Пушкиных с удовольствием покинула их, перебираясь в тёплое здание станции. Но полностью они перебраться не успели. Подкатили другие сани и из них выбрался богатырского вида мужчина в медвежьей шубе.
- Ба! – радостно закричал он, широко раскинув руки, - Александр Сергеевич! Рад, рад, давненько не виделись.
- Да уж, - согласился Александр Сергеевич, видно было, что этой встречи он не очень-то и рад.
- Неужели вы всё дуетесь из-за Аннет? Зря. Ну отказали вам в её руке, зато смотрите какая у вас теперь жена красивая. Я прав, Наталья Николаевна?
- Конечно правы, Пётр Алексеевич, - мило улыбнулась жена Пушкина.
Да, это был Пётр Алексеевич Оленин, собственной персоной, когда-то Пушкин сватался к его сестре Анне, но получил отказ.
- Зачем вам ночевать в этом клоповнике, Александр Сергеевич?
- Зачем ругаете, барин? – обиженно произнёс станционный смотритель. – У меня всё чисто, никаких клопов.
- И всё равно – казённое, - не унимался Оленин, - а у меня в имении домашний уют, достойный гения русской поэзии и его семье.
- Так уж и гений, - смутился Александр Сергеевич, но он явно был польщён.
- Не скромничайте, Александр Сергеевич. Хорошо, пойду вам на уступки – талант, но большой талант.
- Талант я или гений об этом будут судить наши потомки, Пётр Алексеевич.
- Здесь я с вами совершенно согласен, Александр Сергеевич. А ваши стихи, посвящённые моей сестре, я всегда читаю моей жене Марии Сергеевне, когда мы ссоримся. Я припадаю к её ногам и произношу:
«Я вас любил: любовь еще, быть может...» А, после слов: «Я вас любил так искренне, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим», я говорю, что если не получу прощения, то с горя уйду в монастырь. Машенька моя тает, и я непременно получаю прощения.
Оленин громко расхохотался. Наталья Николаевна засмеялась тоже и сказала:
- Ой, что-то я не верю вам, Пётр Алексеевич. Вы и на коленях.
- Влюблённый мужчина способен на всякие глупости, Наталья Николаевна. Право, Наталья Николаевна, пожалуйте ко мне. Ну, что вы на почтовой станции с двумя маленькими детьми?
- Саша, действительно, давай примем приглашения от Петра Алексеевича. В конце концов, генералам не отказывают.
- Я – генерал-майор, Наталья Николаевна.
- Тем более.
- Правильно, Наталья Николаевна. Едемте ко мне, Александр Сергеевич.
- А что вы так настаиваете, а, Пётр Алексеевич?
- Хочу написать ваш портрет, Александр Сергеевич.
- Ах, вот вы какой хитрюга, Пётр Алексеевич, - улыбнулся Пушкин.
- Я художник-любитель. В январе этого года вышел в отставку. Занимаюсь любимым делом. Не откажите в любезности, Александр Сергеевич, согласитесь попозировать. Позвольте, так сказать, откусить кусочек вашей славы.
Пушкин улыбнулся.
- Право, Саша, поехали.
- Едем, - сдался Пушкин. – Как тут откажешь жене и генерал-майору?
В имении Оленина женщины – Наталья Николаевна и Мария Сергеевна – сразу затараторили о своём. Дочки их были с одного года рождения, жена Оленина оказалась на сносях, в общем им было о чём поговорить.
Мужчины удалились в кабинет к Петру Алексеевичу. Там Оленин усадил Пушкина в кресло, долго придирался к освещению, наконец, принялся делать карандашный набросок.
- Красками я потом смогу окончить портрет и без вас. Память у меня хорошая. Головные боли мучают, да я к ним привык.
- Ах, да, вы, Пётр Алексеевич, герой Бородинского сражения. Не откажите в любезности, расскажите, пока я вам позирую, не дайте умереть от скуки.
- Но, о чём рассказать, Александр Сергеевич? Какой я герой?
- О грозе двенадцатого года.
- О чём? – не понял Оленин.
Пушкин улыбнулся и продекламировал:
Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа
Барклай, зима иль русский Бог?
- Вот! Вот! Чудесно! Застыньте так, Александр Сергеевич, у вас такое вдохновенное лицо.
И карандаш Оленина заметался по бумаги.
- И всё-таки, Пётр Алексеевич, где вас застала гроза двенадцатого года?
- Гроза-то? Ну где она может застать боевого офицера? На марше, на манёврах под Вильно. Мы туда из Петербурга ещё в марте выдвинулись.
- И сколько боевому офицеру было лет в ту пору?
- Очень много – восемнадцать. Чудили мы с Николенькой. Два брата в одном Семёновском полку. Отец попросил своего друга полковника Максима Ивановича де Дама присмотреть за нами. Ну, как присматривал? Шалили и при нём, но беззлобно.
Пушкин улыбнулся:
- Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в Летний сад гулять водил.
Оленин расхохотался.
- Да, Александр Сергеевич, так оно и было. Не в Летний сад, а на плац, но это сути дела не меняет. Но опекать, опекал, не без этого. Однажды мы забыли – Коленька кисет с табаком, а я несколько фунтов конфет. У Гатчины это было. Максим Иванович послал за ними. Но я от конфет отказался.
- Почему? – у Пушкина блестели смехом глаза.
- Ну, как же, Александр Сергеевич? Боевой офицер и конфеты? В воздухе войной пахнет, а тут – конфеты. Де Дама раздал их всем, кому угодно было. И расхватали их старые боевые офицеры.
- А сейчас как бы поступили на месте боевых офицеров?
- Взял бы. Чего стеснятся? Отец нас с братом наставлял: ни отчего не отказывайтесь. Я надеюсь, что Машенька сына родит, я тоже хочу ему наставление оставить, хочу переделать из отцовского. Хотите, я вам его прочитаю?
- Извольте, Пётр Алексеевич.
Оленин достал шкатулку, открыл её, вынул бумагу и стал читать:
«Если ваши деяния честны, человеколюбивы и незазорны, то хотя бы и временное вас несчастье постигло, но рано или поздно святая и непоколебимая справедливость божья победит коварство и ухищрение. Одно спокойствие совести можно уже почитать совершенною себе наградою. Будьте набожны без ханжества, добры без лишней нежности, тверды без упрямства. Помогайте ближнему своему всеми силами вашими, не предавайтесь эгоизму, который только заглушает совесть, а не успокаивает её. Будьте храбры, а не наглы, никуда не напрашиваетесь, но никогда не отказывайтесь, если вас куда посылать будут, хотя бы вы видели перед собой неизбежную смерть, ибо, как говорят простолюдины, «двух смертей не бывает, а одна не минует». Да будет благословение наше на вас по конец дней ваших и в будущей жизни. Аминь».
- Не надо ничего переделывать, - сказал Пушкин, - Алексей Николаевич завещал это сыновьям и внуку его сгодиться тоже.
- Вы считаете?
- Вы меня недавно гением обозвали, уверяю вас, Пётр Алексеевич, в словесности я разбираюсь. Ничего не переделываете. Так продолжайте ваш рассказ, не отвлекайтесь.
- Извольте. После того, как наш император объявил 15 июня войну Франции, а до этого Наполеон 12 числа пересёк Неман, наш Семёновский полк, Преображенский и кавалергарды, короче, гвардия пошла нагонять действующую армию. Неприятеля мы в глаза не видели, только слышали гул его орудий. Что поделать – мы главный резерв. И на Бородинском поле стояли мы на левом фланге в поле за Хорошевским ручьём. Впереди мы, инфантерия, за нами – кавалерия. Стояли и теряли людей. Меня, как младшего из братьев, полковник де Дама назначил к себе адъютантом, посчитал, что это более безопасно, а Николеньки, как старшему, доверил взвод. Сражение началось в половине шестого утра ещё в сумерках. Там, впереди загрохотало, полетели ядра. Мне лошадка досталась крестьянская, выстрелов боялась, пришлось отдать её в обоз, нашим дядькам, что нам с Колей прислуживали, нашим крестьянам Михайле Карасёву и Тимофею Мешкову. Тут у кавалергардов кого-то убило или ранило и его лошадь досталась мне. Где-то около восьми утра Максим Иванович послал меня с каким-то поручением. Сейчас уж не помню: куда и зачем. От поручения я, естественно, не отказался, а неизбежную смерть перед собой не видел. И вот, Александр Сергеевич, в поле одинокий всадник поймал своё не менее одинокое ядро. Оно прошло между левым плечом и шеей. Само ядро меня почти не задело, но контузия была сильной. Я упал с лошади и дальше ничего не помню. В общем-то на этом моё участие в Бородинском сражении и закончилось, по сути так и не начавшись.
- Печально, - произнёс Пушкин, - значить, что произошло дальше вы рассказать не можете.
- Почему не могу? Могу. Мне так часто об этом рассказывали и Мешков и Карасёв, и де Дама, и офицеры нашего полка, причём рассказывали, прибавляя всё новые и новые подробности, так что за правдивость рассказа я не ручаюсь.
- Пётр Алексеевич, красиво не соврать – истории не рассказать.
Полтора часа грохотало сражение, уже рассветало, за спинами русских войск всходило солнце.
- Тимоха, - сказал Карасёв, - чего мы тут стоим в тенёчке под берёзками? Ни хрена ничего не видно. С барчуками чего случиться, мы и не узнаем.
- Так приказали денщикам отойти подалее, с лошадьми быть.
- Кому они нужны эти лошади. Господ своих отсель совсем невидно. Пойдём к перевязке, поможем лекарям перевязывать солдатиков, хоть какая-то польза от нас будет. Чего стоять без толку. Судьба России решается, а мы тут в теньке стоим.
- Да как-то, Михайло, без приказа, - засомневался Мешков.
- Так мы, чай, не солдаты, какой приказ? Пошли, Тимоха, пошли.
Мужики пошли к перевязке, подлекаря молча без возражений приняли их помощь. Раненые поступали всё больше и больше, стоны, крики, кровь, олененские мужики трудились наравне со всеми.
Адъютант третьего батальона Семёновского полка подскакал ко второму батальону.
- Оленин! Николай, крепись, брата твоего Петю убило. Вон его несут к братской могиле.
Николай побледнел, из глаз его поневоле брызнули слёзы, губы задрожали.
- Петя, Петенька, как же так?
- Крепись, Оленин, ты офицер.
- Я отомщу! – горячо воскликнул Николай. - Как только будем в деле, я отомщу врагу за смерть брата моего. Господи, помоги! Скорее бы в дело.
Слёзы на лице Николая высохли, взор его устремился туда, где громыхал бой, где началась вторая атака французов на Багратионовские флеши.
На перевязки Михайло Карасёв толкнул Мешкова.
- Смотри, Тимофей, нашего барина принесли.
- Какого?
- Да младшего, Петеньку.
- Да нет, Миня, наши баре мальчишки, а этот старик какой-то седой.
- Наш это, наш. Пойдём по ближе.
Мужики подошли к свежевыкопанной братской могиле
- Куда вы их братцы? – спросил Карасёв солдат похоронной команды.
- В братскую могилу, - ответил один из солдат. - Куда ж ещё?
- Только началось, а сколь убитых.
- Война.
- Постойте, постойте, это наш барин, мы его сами похороним.
- Разрешение надо у офицера взять.
- Возьмём. В сторону его отложите. Погоди, погоди, да он живой. Глаз один открыл.
- Показалось.
- Да где, показалось!
Михайло припал к груди Петра Оленина.
- Сердце вроде бьётся, - доложил он. – Лекаря сюда!
- Будет ещё дохтур с мертвяками возиться.
Михайло яростно посмотрел на солдата и сжал кулаки.
- Лекаря сюда!
За спину Карасёва встал Мешков с грозным видом.
- Рядовой, - раздался голос за спиной солдата, - я приказываю привести сюда, к прапорщику, доктора.
Солдат обернулся. Перед ним стоял подпоручик князь Сергей Трубецкой с повязкой на голове. Он возвращался с перевязки, услышал
