Мы вместе уже почти четыре года. Но только со средней – Надькой. Старшую и младшую я иногда лишь вижу в толпе. Они обе стараются делать вид, что мы не знакомы, и не здороваются даже. Но, когда приходят к нам по какой-нибудь великой нужде, - вынуждены. Опускают глаза и шелестят едва слышимое «здрасьте». Старшая – Верка, а маленькая – Любка. Но как бы я ни старался быть строгим и внушительным, «Любка» у меня не получается: только «Любочка», потому что она нежна, словно звук пастушьей свирели, летящий через солнечный луг и едва отличимый от шелеста ветра в травах. Любочка в их семье – воплощение доброты и кротости.
Когда Надька впервые привела её к нам и попросила, чтобы та «немножко у нас побыла», отказать я не мог. Дал ей бумагу и карандаши, чтобы рисовала. Через полчаса она что-то жарко зашептала в самое ухо сестре, с мольбой прижимая рученьки к груди.
- Чего она хочет, Надежда? – спросил я, пытаясь быть предупредительным хозяином.
Надька чуть засмущалась и ответила:
- Она говорит: «Попроси своего дяденьку, чтобы он разрешил мне не рисовать… Я лучше почитаю…»
После моего согласия на смену рода деятельности, она извлекла из недр своей гигантской, почти циклопической сумки увесистый том Пушкина и – погрузилась… утонула… растворилась… перестала быть…
Проходя мимо, я заглянул через её плечо: что именно у Пушкина её так очаровало. Это были «Цыганы», моё любимое место:
« О чём жалеть? Когда б ты знала,
Когда бы ты воображала
Неволю душных городов!
Там люди, в кучах за оградой,
Не дышат утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов;
Любви стыдятся, мысли гонят,
Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят
И просят денег да цепей…»
После этого сердце моё было отдано Любочке навеки.
А Надька иногда от меня уходит и встречается с другими мужчинами и женщинами. Но всякий раз ко мне возвращается. Когда же её нет, я тоже не скучаю. И ко мне приходят другие: и моложе Надьки, и старше её. Но только увижу свою Надежду, - сердце радостно вспорхнёт, и я начинаю улыбаться.
Потому что почти каждый день она меняет цвет волос, становится то рыжей, то ослепительной блондинкой, то «женщиной вамп» вороного крыла. Сейчас волосы у неё синие с несимметричными ярко-розовыми мазками. Кого-то это раздражает, а я понимаю: юная женщина ищет себя и даёт визуальные сигналы окружающим, чтобы они обратили на неё внимание.
Вспомните себя в четырнадцать. Вы тогда тоже учились в восьмой классе и хотели быть заметной не только для своих «стариков-учителей», но и для сверстников. Я – старик-учитель без кавычек, но Надьку выделяю из созвездия своих учеников и люблю нежно, хотя профессионально это неправильно: « у хороших учителей любимчиков быть не может». Знаю это и всё равно продолжаю любить Надьку и её сестёр особенно.
Про младшую, Любочку, уже говорил. Она учится в нашей школе во втором классе, но «всё ещё маленькая, а потому домой после уроков одна не ходит», ждёт, когда у Надьки уроки закончатся. Кстати, сама Любочка зовёт сестру «Наденька». Это и понятно: ведь для той она тоже – только «Любочка».
А Надька… Что же Надька? В ситуациях, происходящих с нею без младшей сестры, может прибегнуть и к инфернальной лексике, и «оскорбить обидчика действием», как выражаются юристы. И вообще за сестру – удавит любого. «Четвёрка» же по русскому языку для неё – «СДЗ», как она же мне однажды и сказала, когда мы проходили аббревиатуры и сложносокращённые слова. Я спросил у неё тогда, помнится, что значит это сокращение. Чуть иронично выгнув строптивую бровь, Надька мгновенно ответствовала:
- «Свет Далёкой Звезды», Максим Леонидович, это значит.
Вот за скорость реакции, за совершенно взрослую иронию по отношению к себе я её и люблю. За феноменальный, буквально сокрушительный оптимизм, который, думаю, родился значительно раньше самой Надьки и который утром раньше её просыпается.
Ко мне Надька относится, кажется, как к чуть-чуть юродивому, потому что каждый день после пятого урока заглядывает в мой кабинет и спрашивает:
- Вы обедать идёте? А то я малУю повела. Пойдёмте, вас тоже покормлю, иначе забудете же обязательно.
Если в классе в этот момент кто-нибудь «дорешивает» со мною проблемы, не успевши это сделать на уроке, Надька становится безапелляционной. Обращаясь к моим ученикам, вне зависимости от их возраста и школьных заслуг, она заявляет:
- Аллё! Гараж!! Освободили мужчину из тенет детской любви и обожания!!! Ему обедать пора…
Кстати, лексическое значение слова «тенеты» она узнала от меня ещё в шестом классе. С тех пор оно вошло в её активный словарь:
- Сейчас я разорву тенеты приличий и дам тебе в морду…
- Именно тенеты моего строгого воспитания не позволяют мне сказать, что ты «козёл»! А то бы я сказала…
- Находясь в тенетах своего беспросветного невежества, ты даже не представляешь, как можешь пострадать за эти вот свои слова…
Вот примерно такие реплики я слышу от неё в школьных коридорах. И мне странно, почему же нам всё не даётся русский! Ведь Надька читает очень много и не только то, что положено по школьной программе. Пытается даже сама творить. Как и большинство девиц в её возрасте, пишет стихи.
Об этом мне под великим секретом рассказала её старшая сестра Вера, как-то задержавшись после родительского собрания. Смутилась, прямо как Надька, подошла ко мне и положила на стол листок, исписанный хорошо узнаваемым рваным Надькиным почерком. Только просила Надьке не говорить, что она мне её стихи показывала: дозреет, сама принесёт.
- Я её спрашивала, Максим Леонидович, почему она с вами не посоветуется. Она говорит, что вы и без её стихов знаете, что она дура. А мне кажется, что стихи – замечательные. И уже – стихи, а не детская проба сил…
Я благодарен Вере за то, что она так откровенна со мною. Да и с кем же из старших ей ещё-то поговорить? Родители уже довольно давно умерли у девчонок. Вере сейчас, кажется, двадцать пять. Вот она и работает на двух работах, чтобы сестёр вырастить. И любить девчонок ей приходится и за маму, и за папу…
… Когда она уходит, я думаю о трёх сёстрах Чехова и о своих трёх сёстрах тоже думаю. Читаю Надькины стихи и (стыдно об этом говорить, но я всё равно, воодушевлённый Надькой и её сёстрами, признаюсь вам) – плАчу:
Звёзды упали в воду,
Молочный свет расплескала луна,
И ночь больная распласталась
У моего окна.
Больная ночь. Больные звёзды.
Луна больная, и ещё
Больным дождём стучатся листья
В моё окно.
И утонули мысли в боли,
И от тоски душа темна,
И только ветер воет в поле
У моего окна.
И хочется большого счастья
(О! Сердце б в счастье окунуть!),
А на дворе проснулось утро.
Я подхожу к окну…
