Только тогда, когда за ней дверь захлопнулась, я посмотрел на часы. Стрелки показывали начало второго. Хорошо, что увольнение у него до 9-ти, - подумал я, - иначе пришлось бы мчаться в училище галопом через полгорода. А сейчас можно было не спешить. Если даже не попадет на последний трамвай – ничего страшного. Час-полтора пешком пройтись по городу не составляло для меня никакого труда. Это всего лишь 5-7 километров. Разве это нагрузка? Нас уже хорошо натренировали. После введения в армии жуковского «физчаса» к физической подготовке в войсках повернулись лицом.
Сейчас же я шел, не спеша, вспоминая события прошедшего дня. Утро, подготовка параду. Парад. Эмоциональный подъем от праздника, праздничный обед в училище, компания студентов … При воспоминании о последнем, настроение падало. «Чего они так взъелись? – спрашивал я себя. – Ведь я им ничего плохого не сделал». Но тут же постарался забыть об этом. А вот вспоминая о новой знакомой, снова поднимали настроение. Как хорошо все на этом свете! Учеба идет легко, я давно уже стал круглым отличником, здоровье отменное, о нем просто не задумываешься. Командование меня любит и уважает. Вот теперь появилась новая интересная знакомая. Скоро стажировка – новая жизнь, полная чего-то неизведанного и интересного.
Часы на тумбочке дневального показывали 3-15, когда я вошел в помещение казармы, сдал свою увольнительную записку и отправился спать. Приятная усталость после долгого праздничного дня свалила меня сразу. Я уснул, едва коснувшись подушки.
Резкая команда «Рота, подъем!» разбудила меня внезапно. Мне показалось, что я только что уснул. Быстро взглянул на часы. Было 7 утра. Удивительно. На праздники, как правило, подъем был на час позже, зарядка не проводилась. Курсанты поднимались сами, делали туалет и к завтраку все уже были в строю. Меня еще больше удивило то, что я услышал голос ротного командира. На подъем он приходил крайне редко, а тем более, на праздники. Что же его привело в такую рань?
В это время ротный командовал: «Дежурный, дайте команду на построение». Младший сержант Сыроваткин тут же гаркнул: «Рота, строиться!» Ему тут же завторили голоса командиров отделений: «Отделение, строиться!».
Через несколько минут уже вся рота стояла в строю. Перед строем нервно ходил майор Трахунов, которого про себя курсанты звали «Теща». Весь его вид показывал, что он был очень недоволен. Что же произошло? Большинство недоумевало. Что случилось? А оказалось вот что.
Проверить порядок в роте и своевременность возвращения курсантов из увольнения командир роты поручил командиру второго взвода лейтенанту Вотрину. Выпускник общевойскового училища, он уже третий год носил авиационные погоны, но так до сих пор и не стал авиатором. Казалось, что там, в его училище из него выбили все человеческое, сделали его роботом-служакой. Он был ходячим уставом. Его не любили не только в его взводе, но и во всей роте. Похоже было на то, что не любило его и командование, хотя они это хорошо скрывало.
За последние месяцы выпускникам доверяли, и уже давно никто из офицеров не приходил контролировать возвращение курсантов из увольнения. Это притупило нашу бдительность, и позволило несколько расслабиться. Нельзя сказать, что этим постоянно пользовались, но иногда были случаи небольших опозданий или возвращения слегка в нетрезвом виде. Это предпочитали скрывать от командиров. Дежурные по роте, свои же ребята, не докладывали об этих нарушениях.
И вдруг на этот раз в 1-45, то есть за пятнадцать минут до назначенного времени возвращения из увольнения, открывается дверь, и перед дневальным появляется лейтенант Вотрин. Его появление было, словно снег на голову, для всех. Конечно, его здесь не ждали в это время. Командиры отделений сидели в канцелярии роты. На столах стояли бутылки вина, водки и лежала закуска. Часть курсантов, только что вернувшихся из города бродили по казарме еще с мутными глазами. При виде всего этого лейтенант опешил. Такого он даже представить себе не мог. Он пытался зафиксировать все эти нарушения. В его «черном» списке появились уже десятки фамилий. Пока он разбирался с командирами в канцелярии, наступило 2 часа ночи. Но к этому времени не вернулось из увольнения больше десятка человек. Это уже было ЧП, даже сверх ЧП.
Теперь он уже стоял рядом с дневальным и принимал каждого увольняемого, фиксируя опоздания. Ребята возвращались, как правило, навеселе, все таки был праздник. Считалось, что основное, это пройти проходную, чтобы там не заметили, а дальше все уже было не страшно.
Прошло еще 15 минут. Вернулись еще не все. Последними с двадцатипятиминутным опозданием явились трое, и все из взвода Вотрина. Двое едва шли сами, но тащили третьего, который едва передвигал ноги. Это был командир отделения сержант Тимошенко, правая рука командира взвода. Вотрин был в ярости, и ничего лучшего не придумал, как доложить дежурному по училищу об этих массовых нарушениях.
Когда я вернулся в казарму, все эти страсти уже улеглись, и я ничего необычного не заметил. Поэтому в таком блаженном состоянии я и лег спокойно спать, так и не узнав ничего о событиях этой ночи.
Взводный доложил ночью обо всем командиру роты, и тот с самого утра примчался к подъему в казарму. И вот только теперь, стоя в строю, я из речи командира роты начинал узнавать, что происходило в казарме после полуночи. Возмущениям майора не было предела. И это после того, как рота стала отличной, и числилась одной из самых лучших в училище, на него обрушился такой позор: массовые пьянки, куча опоздавших из увольнения, пьянство командиров с подчиненными в казарме. Курсанты стояли в строю, опустив головы, а командир шагал перед ними, читая нравоучения. А делать это он умел. Его выступления перед строем могли продолжаться в течение часа, а то и более. Не зря его за глаза курсанты звали «Тещей». Как правило, его речь начиналась со слов: «До какой же мы с вами жизни дожили, товарищи курсанты …» А дальше следовала пространная речь с перечислением всех недостатков. Ноги в строю затекали, ребята переминались с ноги на ногу, но ни вертеться, ни разговаривать в строю было нельзя. А командир все ходил и ходил перед строем, все читал и читал свои «морали». Такие «тренировки» проводились в неделю по два-три раза. Но, как не странно, они шли на пользу. Во время подготовок к параду, когда приходилось стоять в строю под палящим солнцем по несколько часов, некоторые курсанты из других рот не выдерживали и падали в обморок. За все 6 парадов, которые прошагала 12-я рота, ни одного случая такого в ней не было.
Наконец, «лекция» для всех была закончена. Командир роты оставил курсантов стоять в строю под командованием дежурного по роте, а сержантский состав увел в канцелярию роты для индивидуальной «порки». Она продолжалась еще минут тридцать. Ребята стояли в строю грустные и хмурые. Все праздничное настроение было испорчено. Все, чего они добивались с таким трудом в учебе и дисциплине, рухнуло в одну ночь.
Как ошпаренные, стали выскакивать сержанты из канцелярии роты. Первыми выскочили командиры строевых отделений, за ними командиры классных отделений. Последними вышли помощники командиров взводов. Очевидно, командир роты раздавал «гостинцы» по чинам. Затем общая «экзекуция» продолжилась. Подходило время отправлять роту на завтрак, а командир, казалось, и не собирался это делать. Отправил роту на завтрак он в последний момент, едва дав ребятам помыть руки. Завтрак был праздничный, но ребятам было не до праздника.
По возвращению из столовой строй распустили наводить порядок в казарме, а всех нарушителей собрал командир роты в ленинской комнате для индивидуальной беседы. После этого было общее комсомольское собрание. В проходе поставили табуретки, перед ними поставили стол, небольшую трибуну, и собрание началось. Три года партийно-политического воспитания сделали свое дело. Курсанты научились ориентироваться в обстановке. Они уже четко знали где, что и когда нужно говорить. Один за другим поднимались ребята за трибуну и гневно клеймили своих провинившихся товарищей, не забывая и самокритику: я, мол, тоже виноват, что не уберег товарища от недостойного поступка. Провинившиеся каялись и обещали, что до конца учебы никогда этого больше не повторится. Друзья готовы были взять их на поруки, заявляя, что «удержат товарищей от дурных поступков».
На душе у командира потеплело. Коллектив, в основном, здоровый, только было несколько «заблудившихся овечек», которые нарушили дисциплину. Ребята сами их исправят. Ротный выступил последним. Он подвел итоги собрания и разрешил увольнение, но только строго 25%, как это было положено раньше. Теперь никакие отличники в расчет не принимались.
Конечно, в рапорте наверх из списка нарушителей, составленных Вотриным, осталась только небольшая его часть. Но командир отыгрался за такую «пакость» и на командире взвода. За его помощника сержанта Тимошенко ему задержали присвоение звания старшего лейтенанта.
Начали составлять списки увольняемых. Из 123-го классного отделения могли отпустить только 7 человек, по три с каждого строевого отделения и еще одного. Командиры бросили жребий. Достался он второму отделению. Из моего отделения отпускали только трех. Так как у меня прошлое увольнение было до девяти утра, я в это число не попал.
Жидкий строй счастливчиков построился перед выходом в город. Командир роты лично осмотрел строй. Выгнал несколько человек за недостаточно чистые подворотнички, или плохо начищенные сапоги или пуговицы.
С грустью в глазах проводили оставшиеся в казарме тех, кому улыбнулась удача. А мне так хотелось встретиться со своей новой знакомой, но не получалось. Сегодня свидание срывалось. Больше всего меня тревожило то, что я оказался обманщиком: пообещал придти и не пришел. Бродя по казарме, я заметил, как в канцелярию роты по одному стали нырять курсанты, и, выйдя оттуда, быстро собираться и покидать казарму. К кому-то приехали родители, кто-то жил в Харькове, кому-то срочно нужно было позвонить домой родителям. Все находили какую-то уважительную причину, и добрый командир их отпускал. А мне, как назло, никакой уважительной причины придумать не удавалось. Тогда я решил пойти на хитрость. Через несколько минут и я уже стучал дверь канцелярии роты.
- Войдите.
- Товарищ майор, разрешите обратиться.
- Обращайтесь.
- Товарищ майор, мне сегодня очень нужно быть в городе. Не хочу врать, никаких уважительных причин у меня нет. Просто обещал девушке, что приду. Не хотелось оказаться лжецом.
Командир на минутку задумался. По мнению курсантов, он был большим женоненавистником. Очевидно, они его «достали» еще тогда, когда во время войны он командовал учебной женской ротой связисток. Он терпеть не мог, когда курсанты связывались с женщинами или девушками. Но в то же время его подкупила прямота и честность курсанта.
- Вчера присутствовал при этом безобразии?
- Никак нет, я вернулся около трех часов и ничего не знал до самого подъема.
- Так … Праздник где вчера встречал?
- В компании знакомых студентов.
- Выпивал? Только честно. Как на
