Я вздохнул и посмотрел на притихшего Алексея, рассеяно листавшего свой фотоальбом.
За тумбочкой раздался шорох и постукивание – это Машка расчёсывалась, приводила себя в порядок перед тем, как выйти к людям.
Лёша встрепенулся, заулыбался, подошёл к тумбочке и постучал по ней пальцем.
- Ну что, соня, выспалась? Давай, выходи уж, хватит прихорашиваться, ты и так красивая!
Между тумбочками показалась Машка, подняла голову, пошевелила усами и, сев на задние лапки, прижала передние к груди.
Лёша взял её на руки, погладил и, поднеся к щеке, замурлыкал:
- Ну, здравствуй, Крысючка. Говорят, что ты недавно чуть не умерла? Обманывают, небось, вон ты какая шустрая!
По давно установившемуся ритуалу Машка ощупала усами Лёшкину щёку и, поднявшись на задние лапы, уткнулась носом в его ухо.
Зажмурившись и сморщив от щекотки нос, Лёша рассмеялся:
- Да ладно, хватит тебе расцеловываться. Я тоже по тебе соскучился.
Я улыбнулся, глядя на их встречу.
Машка помнила его, хотя приезжал он редко, и встречала своего спасителя с тихой радостью и нежностью.
Заметив мою улыбку, Лёша предположил, что "гроза" уже миновала, и решил изящно и непринуждённо "закрыть" неприятную тему.
- Пап, ты вот укоряешь меня насчёт Кроши, а ведь когда я крысу завёл, ты тоже возмущался. А теперь вы все с ней носитесь, все её любите и радуетесь общению с ней. Она приносит радость, и уже только ради этого стоило её завести. Может быть, и с Крошей так будет.
Я вздохнул и покачал головой. Настроение моё мгновенно испортилось. Увы, напрасно сын надеялся на благополучное завершение разговора.
- Да, Лёша, может быть и с твоей Крошей так будет. А если не будет? Как она тогда будет жить, и главное – зачем? В чём будет смысл её существования?
Ты ведь пойми, дело не в Кроше, и даже не в Машке, а в тебе, потому что ты именно "заводишь" животных.
Пока тебе с Машкой было интересно-приятно-удобно, и ей, конечно, было хорошо. Но изменились обстоятельства, появились проблемы, и она стала тебе в тягость.
Ты начал искать возможности переложить свои обязанности перед крысой, которые ты взял на себя добровольно, на другие плечи.
Естественно, наилучший вариант – на наши плечи: и тебе не обременительно, и для Машки гораздо лучше, чем оставаться в общежитии с чужими людьми.
Конечно, то, что ты не выбросил своё животное на улицу, как ставшую ненужной вещь, уже хорошо. Значит, у тебя есть сердце, совесть и элементарное чувство долга. Но вместе с бременем забот о Машке, ты утратил и узы, которые связывали тебя с ней.
Ты говоришь, что она приносит нам радость. Да, это так, но чтобы заслужить эту радость, нам пришлось её выстрадать. Это бессонные ночи, тревоги, переживания, всякого рода неудобства, заботы и неприятности, которые крыса нам доставляла и продолжает доставлять. Это бремя, обуза.
Но вслушайся, Лёша: "Об-уза", то есть двойная связь. Терпение, любовь и прощение связали крысу и нашу семью. Ты тоже член нашей семьи, но тебе не понять, что чувствуем мы, когда берём Машку на руки. Для этого нужно было полтора года терпеть её выходки и капризы, убирать за ней и ухаживать.
Ты, конечно, можешь представить, что мы чувствовали, глядя, как Машка из последних сил ползёт к нам, чтобы умереть у ног самого близкого ей существа – человека. Но, увы, только представить. Пережить, прочувствовать такое могут только те, кто связан узами, кто отдал прирученному животному частицу своей души и взял на себя ответственность за его дальнейшую судьбу.
А вот бездушное приручение животных зачастую оборачивается предательством.
- О чём это ты? – нахмурившись, Лёша с тревогой посмотрел на меня и словно ощетинился. – О каком предательстве ты говоришь?
- Никакого предательства ещё нет, но оно уже назревает. А речь всё о том же – о животных, которых мы приручаем, зачастую даже не задумываясь об их дальнейшей судьбе. А если конкретнее - о твоей Кроше.
Я почувствовал, как в тревожной тишине вязко замедлилось время, и вздохнул.
Ещё начиная разговор, я чувствовал себя как сапёр, входящий на заминированную территорию. Сейчас я держал мину в руках. Малейшая неосторожность, неверное слово, не та интонация, и кактус с мягкими, золотистыми колючками превратится в неприступного ежа.
Но отступать нельзя, и ошибиться тоже…
Взяв у сына альбом, я перелистал страницы и положил его на стол. С фотографии на нас смотрела зелёная речная лягушка, сидящая на куске пенопласта.
- Вспомни, Лёша, нашу Лиску. Разве думали мы о её судьбе, когда несли её с плотины домой в пластмассовом стаканчике?
Конечно нет, и это естественно, ведь таких лягушат на плотине тысячи, и тысячами они гибнут по разным причинам. Это жизнь, и так уж она устроена, что все друг друга едят.
Но мы вырвали это животное из естественной среды и поместили в искусственную, в наш бассейн. Мы заботились о невзрачном, крохотном лягушонке, подкармливали его комарами и мухами, и через некоторое время он превратился в настоящую красавицу - золотистоглазую Василиску Прекрасную.
Нам было приятно, что она не боялась нас и позволяла брать себя в руки, нам нравилось, что она свободно гуляла по огороду, а когда начинало припекать солнце, сама возвращалась в бассейн.
Но, когда появилась возможность, она выбрала свободу, как полтора года назад её выбрала Машка.
Конечно, сейчас я сожалею о том, что мы сами не отпустили Василиску на волю, когда она подросла, а ещё лучше было бы, если бы мы её вообще не приручали. Не было бы тогда переживаний и угрызений совести: успела ли она допрыгать до речки, пока шёл затяжной дождь, не погибла ли под колёсами автомобиля, не попалась ли, доверчивая, на глаза мальчишкам с рогатками?..
Мы просто забыли, что если даёшь себя приручить, потом бывает и больно…
А теперь давай вернёмся к твоей Кроше.
Лёша быстро взглянул на меня, и с преувеличенным вниманием стал выковыривать что-то из под ногтя. Напряжённость чуть ли не звенела в воздухе: я начал вывинчивать у мины взрыватель…
-Ты ведь, Лёша, как и мы тогда с Лиской, не продумал последствий своего решения.
Разумеется, ты вряд ли сможешь съесть свою Крошу, и дело вовсе не в сентиментальности. Ты не вегетарианец, но "заводил" ты её не для услады желудка, а для души, и душа твоя воспротивится превращению друга в кулинарное блюдо.
И подарить кому-нибудь взрослую крольчиху тебе будет больно – не от жадности, а от осознания того, что рано или поздно твой друг всё равно окажется в кастрюле или на сковородке.
Отпустить её на волю, на природу, как можно было бы поступить с Лиской, тоже не получится – здесь ведь не Австралия, и наслаждаться жизнью на свободе она будет совсем недолго.
А ведь скоро у тебя встанет вопрос: что делать с ней дальше, когда у тебя начнутся каникулы, или в более далёкой перспективе, когда ты закончишь учёбу?
Эта обуза может стать для тебя тяжким бременем, вроде того чемодана, который и тащить тяжело, и бросить жалко. Только речь здесь идёт уже не о жалости, а о совести.
Конечно, ты можешь привезти её сюда, но такой жизни, как у Машки, здесь у неё не будет. Какая бы замечательная она ни была, из гигиенических соображений в доме она вряд ли будет жить, и по огороду свободно бегать не будет – тут уже экономические ограничения. А жить одиноко в клетке до самой смерти - какая же это радость для животного?
Задумавшись, Алёша машинально перелистывал страницы фотоальбома. Устало вздохнув, я сложил газету и грустно улыбнулся.
Конечно, Алексей тоже устал от моих нравоучений, но пойдут ли они ему на пользу, какие выводы он сделает, захочет ли измениться?
Тревога за него, уже много лет беспокоящая меня, сейчас стиснула моё сердце сильнее обычного. Каким он будет, мой младший сын?
Взрослые, интересуясь долгосрочными планами детей, спрашивают: "Кем ты хочешь быть?", и дети с готовностью отвечают: "Артистом", "Врачом", "Военным", "Банкиром"… Но редко кто задумывается, что не менее важно то, каким будет повзрослевший ребёнок.
Мой старший сын стал слесарем, средний нашёл своё призвание в ремонте электродвигателей и бытовой техники, а младший решил стать врачом. И если за старших сыновей и их профессии я относительно спокоен, то выбор младшего насторожил меня и вызвал то самое ощущение тревоги.
Нет, против самой профессии врача я ничего не имею – это очень нужная и благородная профессия, и большинство врачей - прекрасные люди, но то, во что превратили медицину далёкие от неё люди в нашей стране, да практически и во всём мире, огорчает меня и возмущает.
Через пару лет получит Алексей диплом, и начнётся у него новая, самостоятельная жизнь. Только какая она будет, каким будет он сам? Станет ли он безликим винтиком бездушной машины, в которую превратили медицину далёкие от неё чиновники, или же погибнет в ней как врач, сломленный и перетёртый бесчисленными шестерёнками и параграфами её механизма? А может быть есть какой-то третий вариант?
Станет ли клятва Гиппократа заповедью, по которой он будет жить, или же она будет лишь ступенькой в его карьерной лестнице?
И если у больного, пришедшего к нему за помощью, он спросит не о самочувствии, а о том, есть ли у него страховой полис или деньги в кошельке, значит, я не сумел сказать, объяснить ему что-то очень важное и, возможно, именно в сегодняшней беседе.
И ни на кого я не буду перекладывать ответственность за это, потому что это я в ответе за того, кому отдал частицу своей души…
Начало здесь
" />
