ОЛЯ, ПОЛЯ и... дядя КОЛЯ

Входишь в концертный зал.
Взгляд бегает, мечется, скачет по лицам зрителей.

Так, Оля на своем обычном месте в первом ряду.
С цветами – стало быть, выступает мужчина, женщинам она принципиально цветов не дарит. Киваешь знакомым, друзьям.
А взгляд продолжает рыскать по залу.
Наконец находит – Поля, она сидит много дальше, затерявшись среди зрителей, склонив головку.
Осталось совсем немного, найти рюкзак.
Есть!
Огромный абалаковский рюкзак в проходе между рядами, под ним никого не видно, так и должно быть!
Просто дядя Коля много меньше рюкзака, нужно внимательней присмотреться.
Успокаиваешься – все на месте, можно начинать!..
Концерт бардовской песни.
Раньше называли туристкой, затем самодеятельной, теперь авторской, порождая недоумение, ведь всякая песня – авторская.

Это и не важно – важно другое. Авторская песня – удивительный симбиоз музыки и поэзии, ни на что иное не похожий, имеющий свою отдельную историю, своих почитателей, свою тусовку.

Кто они?

Чаще всего это непоседы, “странные люди”, что бродят по горам, те, кому “знакомо щемящее чувство дороги”, кому неймется, и чья “неустроенность им заменяет уют”. Во всяком случае, в их среде не найдешь “крутых”, “распальцованных”, пресыщенных, самодовольных, сытых жизнью.

Оля, Поля и дядя Коля были именно из таких, но уж очень странные, очень…

Оля всегда занимала место в первом ряду, где на неизменный видавший виды старенький диктофон записывала все концерты.
Лет десять назад это была вполне симпатичная молодая еще женщина, сейчас расплылась, что, очевидно  связано с сидячей ее работой (то ли вахтера, то ли диспетчера).

Она категорически не воспринимала бардов-женщин, не скрывая своего пренебрежения к ним, неверия в возможную их талантливость.

С мужчинами-бардами же вела себя до абсурдности странно. Она их обожала, и настолько, что это приводило к многочисленным и невероятным казусам.

В конце концерта ею совершался неизменный ритуал – преподношение цветов.
Казалось бы простейшая приятная процедура.

Ан, нет!
Здесь и таилась ее фишка, ее странность, если хотите, ее дикость.
Выступающий, благодарно принимал цветы, и хорошо, если просто благодарил ее, как скажем Митяев, который никогда не приложится губами, похоже зарекся навеки.
А если нет, если он, как истый джентльмен, все же пытался поднести ее руку к своим губам?
Бедняга, он не знал, во что вляпывался!
Оля судорожно начинала вырывать руку, словно его губы несли величайшую опасность – укус змеи или неизлечимую заразу.
От изумления он ронял цветы, испуганно извинялся, отпуская руку, а вот, если не успевал отпустить, тогда…
…Кажется это был Городницкий, он бежал за ней, удерживая за руку, не оставляя надежды все же облобызать ее, она все вырывала, и чуть не свалила со сцены знаменитого барда, что привело зал в восторг и неистовое веселье.

Но самое невероятное ждало барда, если он неосмотрительно пытался поцеловать свою благодарную зрительницу в щечку, а не дай бог еще и в губки! Этого она уже не прощала! Он вполне мог получить и по мордасам, если не успевал перехватить руку.
В лучшем же для него случае она так решительно его отталкивала, отстраняясь, чуть ни роняя на пол, будто самое меньшее, на что он покушался, это ее непоруганная честь, если ни жизнь!..

Поля была совсем иной.
Это была до неприличия, до сведения скул непривлекательная женщина.
Одета она была во все времена в видавшую виды вязанную бесконечной длины серую кофту, и столь же длинную юбку (того же цвета).
Всегда старалась быть незаметной, сидела в гуще людей.
Рядом с собой она держала большую сильно потрепанную сумку с порванными, связанными узлами ручками, в которой хранилось все ее богатство, документы, продукты, одежда. Постоянно рылась в многочисленных кульках, что-то доставала, шелестела, искала.
Когда концерт начинался, откидывалась на спинку, устало прикрывала глаза, задремывала, голова ее клонилась, вздрагивая…

Случайно обратившим на нее внимание она отвечала приветливой, от этого не менее ужасной своей улыбкой, которой словно говорила – я все понимаю, вы уж извините, что я такая.
Остролицая, остроносая, с волосами, пронизанными серебром, она не менялась много лет, точно заворожила  время, поражая его своей некрасивостью.
Сутулая, тощая, лишенная женских форм, она никогда не знала, да и не претендовала на мужское внимание…

На фестивали авторской песни, проводившиеся на природе, Поля приезжала все с той же сумкой, в той же одежде.
Она упрямо просиживала у костров до утра, благо песни не прекращались всю ночь.
Утром выходишь из палатки, а у тлеющего костра на бревнышке спит Полина, сидя, как большая птица (не падая) и столь же невероятным образом удерживая вертикальное положение.

Чем она питалась неизвестно, по крайней мере, застать ее жующей не доводилось.

Однажды вечером пошел сильный ливень, все разбежались по палаткам, Поля осталась одна под дождем.
Мы, сердобольные, неосмотрительно пригласили ее в свою палатку, она свернулась калачиком в уголке палатки, как приблудившаяся мокрая собачонка, тихо скуля.

Все бы хорошо, да мокрая ее одежда уж очень парила, пришлось самим проситься к друзьям.

После этого случая Поля привязалась к нам, крутилась вокруг нас, заискивающе улыбалась, и хвостиком не вертела лишь по причине его отсутствия.
Теперь в нашей палатке обрели постоянное место жительства ее жуткие вещи, сумка, множество кульков, завернутые в газеты свертки…

Как-то мы возвращались с фестиваля, проходившего на Жуковом острове.
Полина прибилась к нам, шла молча, лишь изредка вставляла междометия.
Вдруг почему-то счастливо улыбнулась, засмеялась – холод мурашками пополз по спине.
Здравствуй, ужас!
Ее улыбка – и без того мало привлекательна, а тут!
Рот являл собой мрак (провал в черную дыру), губы, зубы, язык, десны – все было пугающе черно. Как оказалось, здесь не было ничего сверхъестественного – просто она не глотала, а жевала уголь (его таблетки) – то ли утоляла голод, то ли утихомиривала желудок…

К нашему стыду мы стали прятаться от Полины, делая вид, что не замечаем, пряча глаза, обходя сторонкой, она не обижалась, это чувство ей было неведомо, в нас же порождало острое ощущение вины, угрызения совести и недовольства собой…

Но как-то на концерте довелось увидеть совсем иную Полину.
Звучала завершающая концерт песня – кажется “Молитва” Окуджавы, пели все.
Пела и она, нет, не пела, шевелила губами, в глазах слезы, а лицо-то какое, лицо! Одухотворенное!
Душа проступила на нем сквозь некрасивость, придав ему светлую строгость – какая метаморфоза и как хороша!..

Кроме Оли и Поли в нашей бардовской тусовке обреталась еще одна достопримечательность – Коля, точнее дядя Коля.
Это был очень маленький человечек с окладистой седой бородой, похожий на старшего гнома из мультфильма “Белоснежка и семь гномов”.
Непременным атрибутом его одежды являлся огромный (больше его) рюкзак за спиной, с которым он никогда не расставался, похоже даже укладывался спать с ним.
На концерте правда снимал, ставил рядышком, и сразу ощущался его дискомфорт, болезненная незащищенность…

Как и Полина, он не менялся уже много лет, более того создавалось впечатление, что таким (с большой седой бородой) он и явился на свет, только слегка подрос…

Всем своим видом он как бы упрекал окружающих обывателей в их не романтичности.
А вот сам он как бы только-только пришел с дальнего похода, нет, даже не так – забрел на огонек меж двумя походами.
Посидит чуток, да отправится дальше туда, где горы щекочут небо, отчего оно хохочет до слез, проливаясь слезами дождя, дабы очиститься и улыбкой солнышка осветить дальнюю его дорогу…

В случавшихся после концертов и после “гитары по кругу” застольях ни Оля, ни Поля не брали участие, но не уходили, отчужденно стояли в сторонке, и если Олю еще можно было как-то уговорить, то Поле приходилось силком впихивать в руку бутерброд.
Она, как собачонка, отходила (отползала) в сторонку, и откусывая крошечными кусочками, тщательно жевала, удерживая у подбородка ладошку, стараясь не уронить ни крошки, завершая трапезу сбрасыванием их с ладошки в рот…
Дядя Коля же напротив никогда не отказывался от застолья (был в первых рядах) и досиживал до победного конца, пока не заканчивалась еда и напитки, приводя в недоумение – как в это крошечное тело может столько поместиться…

…Почему авторская песня дает пристанище поражающе странным, неустроенным, необычным людям, непоседам, бродягам, да и пропойцам?

Видимо потому, что ни в какой другой среде не присутствует такой ауры, такого духовного соития, такого мощного поля дружелюбия, доброжелательности, взаимовыручки, взаимоуважения и любви…

Нелегкие времена переживает бардовская песня.
Увы, редки нынче переполненные залы.

Но при входе в концертный зал взгляд все так же непроизвольно рыщет по рядам в поисках…

Первый ряд. Оля – на месте.
Поля сидит в последнем ряду, копошится в безразмерной своей сумке.
А вот и дядя Коля – видна лишь большая борода, торчащая из-за огромного рюкзака.
Все на месте.

Можно начинать!..