Минус - Один...

Когда школа наша открывалась, то соседи, близлежащие школы, слили нам… Как бы это выразиться поизящнее… ммм… Одним словом, слили тех учеников, среди которых претендентов на золотые и серебряные медали было, прямо скажем, немного. Совсем немного, если честно. Но это удел всех школ-новостроек: только лет через пять при умелом руководстве директора школа начинает приходить в себя и приобретать,  что называется, собственный стиль и своё лицо. А некоторые так и не приобретают. Никогда. Так и остаются этакими «свалками», куда окрестные школы, где директора порасторопнее, выпихивают всех неугодных учеников. Нас судьба такая миновала. Но это – сейчас. А тогда, двадцать шесть лет назад, такооое было, что и вспоминать не хочется.
Особенно «кровожадным» получился 7 «Г». Бывает так, когда собираются в одном классе какие-то ужасно похожие друг на друга ребята. И девочки. Но то, что сошлось в 7 «Г», даже профессионалу случается видеть нечасто.
Парни были как на подбор – гвардейского роста, косая сажень в плечах. И лица у всех одинаковые. Точнее – выражение тех лиц: синие, карие, зелёные и серые глаза смотрели с одинаковым выражением. Нет, «выражения» в них не было никакого: все они были просто светлыми. Пустыми такими. Как степная даль в пасмурный день. Интереса, живости, гнева – ничего в них не было. Только какая-то мглистая пустота. И бесконечность тундры, за которой чувствуется ледяное дыхание океана. Но только чувствуется. Самого океана нет и в помине.
Дамы? Почему-то, когда я смотрел на них и во время урока, и на переменах, невольно всплывало бальзаковское выражение «дамы полусвета». То есть, «дамами» они только начинали становиться. Физически. Что же касается «полусвета», то он (и это было слишком уж очевидно во всём: в выражении лиц, в одежде, в вульгарном до бесстыдства макияже) был им уже прекрасно знаком. Знаком со всеми его примитивными, чем-то ужасно похожими на тюремные условностями и законами и вкусами. Почти всех после школы во дворе встречали этакие взрослые дяденьки с красными руками. Это были их «бойфренды», хотя самоё слово тогда ещё не пришло в наш обиход. При встрече этак по-хозяйски их … приобнимали, целовали «прямо в уста сахарные», похлопывали по … филейным частям тела и уводили в такую понятную им жизнь из этого «храма науки», где по шесть часов в день мы пытались впихнуть в тех (вопреки их собственному желанию) зёрна «разумного, доброго и, кажется, вечного». Но глядя на них, уводимых от стен школы этими краснорукими хлопцапи, я с тоскою думал о том, что зёрна те падали на безжизненные скалы, откуда их легко сдувало ветром их такой далёкой от всего, о чём толковали в этих стенах, жизни…
К тому времени я уже лет десять в школе проработал, а потому знал, как себя утешить. Как заклятие, как священную мантру повторял: «Ничего. Всё равно без нас они были бы ещё хуже». Говорил и сам себе не верил, чувствовал себя шаманом над бездной, о которой ничего не знаю и даже дна её не вижу, но стоЮ вот и камлаю, чтобы укротить эту стихию. И сам понять не могу: зачем…
Но самым отвратительным было то, что классным руководителем в этот класс поставили очаровательную Киру Владимировну, математика.  До прихода к нам она уже два года отработала в школе, то есть «опыт у неё был», а мы, те, кто действительно имел уже опыт, всё понимали и, тем не менее, повели эту замечательную девочку на закланье к чудищу, которое, как известно, «обло, озорно, стоглаво, стозево и лайя».
А Киру беречь надо было. Опекать. Потому что бывают такие учителя, сам факт существования которых в школе становится гарантом от проникновения в неё пошлости. И возраст их не важен. И опыт тут ни при чём. Аура. Харизма. Вот что важно. Но тогда и этих слов не было ещё в обиходе у нас на родине. Слов не было, но что это такое мы понимали.
А была Кира – просто само очарование. Невысокого такого роста, с грацией точёной шахматной фигурки. Пышные пепельные волосы, которые можно было и не причёсывать, потому что всегда они были красивы. И при этом – ярко-синие… Хотел сказать – глаза. Это неверно: очи у неё были. Такие, знаете ли, блоковские: «И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу». И такая глубина в тех очах!.. Но когда она начинала говорить неожиданно низким голосом, всё вокруг переставало иметь свою цену, потому что важнее того, что ты смотришь вот на неё и слушаешь, ничего в тот момент не было.
Думаете, что был я в неё влюблён просто? К чему же лукавить: конечно, был. Как все. Страстно и возвышенно. Потому что не влюбиться в ТАКУЮ было НЕВОЗМОЖНО.
Кабинеты наши были рядом, через стенку, а потому на переменах она частенько ко мне захаживала, чтобы выпить кофе или просто рассказать о том, какие «всё равно замечательные, Владимир Сергеевич, в нашей школе ребятишки»: «Знаете, сегодня я пришла в класс, а они мне конфету и яблоко на стол положили, а на доске написали: «К.В. – наша первая любовь». Я точно знаю – это 7 «Г» сделал, потому что они меня даже ревнуют, когда видят, что после урока я с ребятами из других классов разговариваю». Говорит и улыбается ну так светло и хорошо, как улыбаются друг другу мать и только что проснувшееся дитя. В этой улыбке и мать и малыш были одновременно…
… А потом, уже во второй, кажется, четверти, пришёл к ним в класс Аркадий Свиньин…
И уже на следующий день после своего прихода, во время урока математики, когда Кира Владимировна стояла у доски в своём изысканном светло-сером платье, писала на ней какие-то там уравнения и, затылком чувствуя класс, давала необходимые пояснения, подошёл он к ней сзади, расстегнул штаны… И… Я даже не знаю, как вам сказать об этом… И помочился на неё. Как безродная дворняга на фонарный столб.
А она стояла перед доской. И даже сделать вид, что ничего не произошло, не могла, ведь она-то была маленького роста, а Свиньин такой, знаете ли, гренадёр…
Потом она всплеснула как-то по-лебединому руками: мне кажется, что так плещут крылами лебеди, когда их убивают. Закрыла глаза. А потом ещё и закрыла их руками. И убежала из класса. И из школы убежала. Больше она не вернулась…
Я влетел туда потому, что класс ревел. И нёсся за Кирой по коридору. Остался один Свиньин.
Потом я с ним разговаривал. Не было ненависти. Не было раздражения. Понять просто хотелось, что чувствовал он тогда и сейчас:
- Я не стану стыдить тебя и говорить слова, которые скажут тебе другие. Но неужели не стыдно было тебе… вот так вот расстёгивать штаны. Не перед НЕЮ. В классе ведь были девочки.
А он таращил на меня пуговицы глаз и ответствовал:
- Не… А чо здесь такого…

Больше я Киру не видел. Никогда. И никто не видел.
А Свиньин окончил нашу школу, ведь все же в нашей стране имеют право на образование…
А лет через пять после окончания попал в тюрьму. Там его и убили. Или это не его, а кого-то другого?.. Забыл уже…