Отца я похоронил не так давно. Понятно, что событие это – совершенно безрадостное, хотя лично ему и всем нашим немногочисленным родственникам грех жаловаться на судьбу – батяня прожил 96 лет, из которых девяносто пять с половиной в добром здравии и только последние полгода чувствовались последствия инсульта. Так что, жизнь он прожил длинную и, мне кажется, он за неё уже не цеплялся. Видимо, прожитых лет ему хватило.
Похоронили батяню в могиле, где уже лежали наши древние родственники. Правда, со стороны его жены (моей матери).
В один из майских тёплых дней я навестил старика, постоял у могилы и положил парочку цветов. Выйдя с кладбища, по пути к троллейбусной остановке, присел покурить на скамейке в небольшом скверике рядом с кладбищем.
Я уже выкурил большую часть сигареты, как заметил забавного старичка, небольшого росточка, который, по всей видимости, направлялся прямо ко мне. Забавным он показался мне, потому, что был одет в стиле прошлого века: белый парусиновый костюм, белые парусиновые ботинки и белую не то шляпу, не то панаму. Вспомните, например, профессора из фильма «Сердца четырёх». Во всяком случае, нечто похожее.
Старичок и вправду подошёл ко мне и попросил закурить. Я достал пачку и предложил ему сигарету, заметив при этом, что он, наверное, с большим удовольствием закурил бы «Беломор». Он закурил, не кокетничая, согласился со мной, добавив, что, к сожалению, уже давно «Беломор» ему не перепадает, а всё больше сигареты из пачек с иностранными названиями, вкус табака которых совсем другой. Я, как человек проживший половину своей жизни при социализме, совершенно искренне с ним согласился, вспомнив родные «Приму», «Дымок», «Столичные».
— А вы, как я понял, к папеньке приходили? — скорее утвердительно, чем вопросительно обратился он ко мне. — Я видел Вас у могила. Не беспокойтесь, с ним всё в порядке. Он хоть и недавно сюда поступил, но в обиду себя не даёт – сразу видно, что старый солдат!
И хотя мой батяня действительно был старым солдатом – прошёл от Сталинграда до Берлина – мне резануло слух «в обиду себя не даёт». Этот тезис я и попросил мне объяснить.
— Да что уж тут непонятного! Кладбище - желать лучше нечего: место сухое, публика по большей части – пристойная! Но одно плохо – перенаселено. Вы ведь папеньку в коммуналку подселили. Наверное, всё время локтями с родственниками толкаются! Вы бы его лучше на Перепеченское отвезли – кладбище новое, просторное.
— Вы это серьёзно или шутите? — спросил я.
— Да какие шутки!?— удивлённо-обижено ответил старичок. — Я уж лет сто пятьдесят, как не шутил. Повода нет. Сами видите, заведение у нас не самое весёлое. — И он махнул рукой в сторону кладбища.
«Сумасшедший» — подумал я, встал и вежливо попрощался со старичком, собираясь уходить.
— Да погодите Вы. Если мне не верите, можете сами у папеньки спросить!
«Точно, ненормальный! Надо линять быстрее!» — подумал я и двинул в сторону троллейбусной остановки.
— Приходите сегодня в полночь к воротам – я к Вам папеньку приведу! — крикнул мне в след старичок.
Это было уже слишком! Я повернулся к старичку, что бы сказать ему что-нибудь подходящее и уже почти открыл рот, как вдруг тот стал быстро растворяться в воздухе, пока не исчез совсем! На асфальте около скамейки, где он сидел, остался дымящийся окурок его сигареты.
Мне трудно сейчас описать мои ощущения - они представляли собой какую-то сумбурную смесь: удивления, недоверия, страха и ещё чего-то. И если слова старичка: «Я вам папеньку приведу» можно расценить, как фантазии человека не совсем здорового или простой болтовнёй, то исчезновение в воздухе объяснить невозможно.
В общем, весь остаток дня я провёл в полной прострации и решении вопроса «Идти или не идти!?». Под конец всё же надумал идти, так как если не пойду, то буду жалеть всю жизнь, что не воспользовался единственным шансом.
Ясно, что у ворот кладбища я вышагивал туда-сюда задолго до назначенных двенадцати часов и успел в ожидании искурить пол пачки сигарет. И хотя я всё время был начеку, но всё равно, слова: «А вот и Ваш папенька!» застали меня врасплох. Я повернулся на звук и увидел подходившие к воротам две фигуры, одной из которых был известный нам старичок. Своего батяню я признал не сразу – смерть не красит человека и со временем вносит в его черты не шибко приятные изменения. Но когда он сказал: «Здравствуй, сын», я сразу понял, что это он – именно так он всегда называл меня при жизни – «сын».
— Ну, как ты? Как самочувствие?— спросил я, но тут же подумал «Какой я дурак! Как можно спрашивать о самочувствии у покойника?».
— Да нормально всё. Тишь, гладь и божья благодать. — Ответил он своей любимой поговоркой.
— А соседи, как – не досаждают? — Спросил я, не зная, что вообще нужно спросить и о чём говорить, но вспомнил вдруг слова старичка о толкании локтями с родственниками. Ну, не спрашивать же: «Как здоровье? Чего тебе принести поесть?»
— Да лазают всё время через меня туда-сюда – я ведь сверху лежу. Достали уже. Я ведь их совсем не знаю – это предки со стороны вашей мамки. Тут ещё чумошники да холерики иногда проскакивают – которых в эпидемии чумы и холеры хоронили. А так всё нормально.
— Но ты всё же подумай, чего тебе нужно. Я сделаю или принесу.— Спросил я на всякий случай.
— Да ничего не нужно! Хотя постой. Принеси мне колоду карт. Мы тут с мужиками за преферансом время коротаем. Сунь там её в траву у могилки или вон Потапычу отдай – он мне передаст. — Сказал батяня, указывая на старичка и продолжил: — Ну, я пошёл, сын. Мамке привет передай. Скажешь что у меня всё нормально. У вас я знаю, тоже, всё нормально. Я иногда к вам заглядываю.
Он повернулся и шаркающей походкой отправился к себе.
Я вообще-то был поражён.
— Удивлены холодным приёмом? Не удивляйтесь. После смерти от человека в полёт уходит душа – единение накопленных за всю жизнь знаний и энергии. Эмоции и чувства – продукт деятельности мозга, а мозг свою работу после смерти прекращает. Поэтому, знания и энергия остаются, а чувства и эмоции умирают. Вот он и не бросился к Вам в объятья – не ждите от него большой любви и сильных эмоций! Он ЗНАЕТ, что Вы его сын и он ДОЛЖЕН проявлять к Вам отцовскую заботу. ЗНАЕТ, что должен, но, по настоящему, чувств не испытывает.
— Чушь! — сказал я. — Не может такого быть!
— Переубеждать не буду. Потом сами узнаете. Ну, до встречи! А карты папеньке принесите. В траву там суньте, он найдёт.
И старичок снова растаял в воздухе.
Всю дорогу до дома мозги мои были в раскоряку. Не верить старичку я не мог, но верить ему не хотелось. Так до сих пор в себя придти и не могу.
На кладбище теперь хожу, как и положено — только днём.
А карты принёс на следующий день. Две колоды.
