… И идут без имени святого
Все двенадцать – вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль …
Степь. Степь.. Степь… Ровная, как ладонь. Свежая, как дыхание юной девушки. Безбрежная, как распахнутое над нею небо. Или как молодое Счастье, которое если вырвется из груди, то заполнит собою полмира.
Вот в Счастии этом и жили красивые люди, мужчины у которых были крепки, смелы, горды и раскосы, а женщины сродни были росе иль туману над утренней степью.
За многие столетия, что их предки жили в этой степи, накопили они многие знания. И знали они, что Земля дышит: много-много миллионов лет она делает глубокий, неторопливый вдох, и тогда на груди её жизнь пускает корни, рождаются горы и степи, и диковинные звери населяют их. И люди тоже живут, живут везде. Но однажды Земля делает могучий выдох, который длится всего лишь мгновение, но вмиг исчезает всё, для того чтобы на очередном вздохе вновь начать всё сначала.
И готовились они к Великому Походу до Самой Большой Воды. И свозили для этого со всех войн, что вели с соседями, самые драгоценные трофеи – светловолосых голубоглазых мальчиков, которых называли кореё, что на их языке значило «Чужой, Свободный». Из них выращивали отважных безжалостных воинов, которые в сражении не знали себе равных, потому что не жаль им было ни себя, ни врагов, ибо сами они не были ни на кого похожи. И мелькали в бою их светлые лица, как лики воинов смерти, среди раскосых лиц соперников.
А такие воины – наверное знали люди, жившие в степи – нужны им будут, чтобы одолеть многочисленные племена, которые преградят им дорогу к Самой Большой Воде.
Юноши мужали в своих клитрах, небольших группах, которыми руководили строгие кои, за малейшую провинность жестоко наказывавшие своих воспитанников.
Все кои и кореё подчинялись Сакану, царившему над ними безраздельно. Сакан был молод почти так же, как и его рабы, а потому в сердце его, тоже воспитанном в жестокой мужественности, всё же оставалось место для любви и привязанности. По крайней мере два человека занимали этот уголок его души.
Первой была его женщина, которую наедине он называл «Моя Госпожа», потому что ничего прекраснее за время своего последнего вздоха Земля не несла на своей груди. В её глазах, цвета чёрного жидкого жемчуга, разом тонула вся степь, стоило только заглянуть в них. Но особенно хороши были её темные волосы с тяжёлым медным отливом, словно под ними спряталось Солнце. Лёжа на подушках рядом с нею, он мог часами рассматривать мир вокруг сквозь пряди её волос. И мир становился мглистым и солнечным одновременно…
А вторым человеком, любовь к которому жила в его суровой душе, был один из тысяч кореё, которого привезли в становище их племени ещё младенцем тогда, когда и сам Сакан был едва его моложе. Однажды мать выпустила мальчика за порог шатра, чтобы будущий Сакан сделал первые самостоятельные шаги по принадлежащей его отцу, а, значит, и ему степи. И вдруг у ног его жарким кольцом блеснула змея. Люди вокруг замерли, сердца их остановились, потому что была змея тою, что быстрее всех остальных приносила смерть человеку, будь он Великий Сакан или последний кореё. И только один маленький кореё, оказавший рядом, не раздумывая, упал на змею грудью, погубил её и спас жизнь будущего Великого Сакана.
С тех пор он так навсегда и остался подле Сакана. Не возвеличенный (ведь нельзя же венчать величие пусть даже самых отважных из кореё!), но – всегда рядом. Он и спал рядом с Саканом, у ног его, когда Сакан возлежал на подушках, а кореё на ковре, подложив под голову руку.
Он стал голубоглазой тенью Сакана. Его неподвижное красивое лицо было всегда просто светлым и ничего не выражало: ни любви, ни ненависти, ни страха, ни радости.
Так шли дни и недели, слагаясь в года.
И выросли и возмужали Великий Сакан и преданный ему телом и всем, что в этом теле было, кореё.
И настало Время Великого Похода к Самой Большой Воде.
И призвал Сакан к себе своего раба-друга, чтобы спросить его, так ли тот предан своему Сакану, как хотелось бы Великому. Кореё не стал отвечать цветисто своему владыке, а просто извлёк из ножен кривую свою боевую саблю и приставил к своему горлу, сказав, что, если Сакану будет угодно, он тут же, на глазах владыки, убьёт себя.
И тогда Сакан … даровал жизнь своему верному кореё, но, чтобы ещё раз испытать его верность, спросил, живёт ли в степи женщина, которую кореё считает прекрасней, чем сама степь. И, не раздумывая, ответил кореё, что да, есть такая женщина, которая живёт в степи и его сердце одновременно. И обе они, спеть, ставшая его родиной, и женщина, поселившая трепет в его душе, одинаково ему дороги. Но перед ними всегда стоит Великий Сакан, преданность которому выше всех привязанностей.
И сказал тогда грозный Сакан, что хочет убедиться в правдивости слов юноши. И повелел он через час принести в шатёр на блюде голову той, которую раб называет прекрасной, как сама степь.
Ничто не изменилось в лице корее. Оно оставалось всё таким же светлым, как и было, лишь синие глаза его словно бы подёрнулись туманом и стали чуть бледнее.
С глубоким поклоном покинул он шатёр повелителя в знак того, что любая воля Сакана священна для кореё.
Через час корее вернулся, неся на вытянутых руках блюдо, накрытое платком, и поставил его у ног Сакана с поклоном.
Повелитель носком сапога откинул платок, чтобы рассмотреть великую жертву, что принёс для него кореё. Лица видно не было, потому что закрыто оно было тяжёлыми тёмными волосами с медным отливом, словно под ними пряталось Солнце… И когда он хотел заглянуть в мёртвые глаза, в которых когда-то тонула вся степь разом…
… степь вдруг вся, разом встала на дыбы, распростёршись до самого Неба,- это просто Земля сделала выдох …
|