НЕВЕРОЯТНЫЕ ЛЮБОВНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ...

НЕВЕРОЯТНЫЕ  ЛЮБОВНЫЕ  ПРИКЛЮЧЕНИЯ  БАРОНА  МЮНХАУЗЕНА,
РАССКАЗАННЫЕ   ИМ   САМИМ  ВО  ВРЕМЯ  ПИРУШКИ  В  ОТЕЛЕ  «Принц  Савойский»

Моя  страсть  к  противоположному  полу  проявилась  необычно   рано,  что  вам,  мои  дорогие  слушатели,  может  показаться  удивительным.  В  годовалом  возрасте,  когда  ребенок  едва удерживает  равновесие  на  непослушных  ножках, я совершил,  и  не  безуспешно,  нечто такое,  что  получается  не  у  каждого  взрослого,  со  служанкой,  взятой  родителями  из  деревни   для присмотра  за  мной.  
Гретхен,  так   звали  служанку,   была, как и все  деревенские  в  наших  краях, с  известной  долей  придури,  зато  пышнотела  и  пышногруда   –   обстоятельство,   глазах  её  ухажера  Франца,  с  лихвой  окупающее  все  прочие  недостатки.   Этот  бравый  малый  в   скрипучих  сапогах  и  с  такими густыми  усами,  что  в  их  дебрях  могли  без  труда  укрыться  несколько  влюбленных  парочек,  служил  у  нас  в   имении  то  ли  трубочистом,  то  ли конюхом,  –  за  давностью  лет  не припомню,  а   врать  не  в моих  правилах,  –   и  Гретхен  использовала  любую  возможность, под  предлогом  прогулки   со  мной,   улизнуть  из  дома,  ибо  настоящей  её  целью  была   укромная  рощица,  где  в  полной   боевой  готовности  ее  дожидался  усатый   хахаль.  
Пока  они  занимались  любовью,  я  мирно  посапывал в  своей  колыбельке  и  понадобилось  немало  времени,  прежде  чем  из  бесстрастного  наблюдателя   превратился  в  заинтресованного  зрителя    с  нетерпением  дожидающегося   очередной  прогулки.   А  возникающие  к  тому  препятствия   сметал  неистовым  ревом.  Так  я  оказался  в  негласном  сговоре с  Гретхен,  совместными  усилиями  отстаивая  общие  интересы:  она  –  в  надежде  оказаться  в  сладострастных  объятиях,  я  -  насладиться  греховным  зрелищем.
Последствия   сего   не замедлили  сказаться.  Однажды   вечером, когда  ничего  не  подозревающая    служанка  собирала  меня  ко  сну,  я  обхватил её  могучую  талию  своими  детскими,  но  отнюдь  не слабыми  ручонками,  втащил  в кроватку  и повторил  все,   что  проделывал с  нею  в  моем  присутствии  неутомимый  Франц.   Дуреха  долго  не  могла  понять, что  произошло,  но  у  неё  хватило  сообразительности  не  кричать,  дабы  самой  не  оказаться  виноватой.   С  тех  пор  она охотно  делила  себя  между  мной и  усачом,  пока  однажды не  была  поймана  подозрительной матушкой  за  горячие  ноги  прямёхонько  в  постели  отца.
С  изгнанием  Гретхен  я  остался  один  на  один  с  проблемой  пола,  решить  которую  мне  предстояло  в  меру  сил,  способностей  и  возможностей.  Как  я  управился  с  этой  нелегкой  задачей  можно  судить  по   тому,  что  мои  любовные  похождения  наделали  много  шума,  и  те, кто  не  поленится  перелистать  подшивки    европейских  газет  времен  моей  молодости,  легко  смогут  в том  удостовериться,  подчерпнув  в  прочитанном  немало  для  себя  любопытного  и  поучительного.  
Надо  ли  удивляться,  что  любовные  истории,  в  которых  я  был замешан,  плавно  перетекали  одна  в  другую,  так  что  порой  я не  мог  сообразить,  началась  ли  новая  или  всё  еще  продолжается  старая.  Особенно  забавный  случай  произошел,  когда  я  служил  в  русской  армии.  Наш  гусарский  полк  был  размещен  на  зимние  квартиры  в  степном забытом  Богом, но  не  женщинами,  городке,  в  десяти  сутках  конного  перехода от  Петербурга,  столицы  ихнего  государства.  Для  тамошних  дам   и  барышень  наше  появление  сделалось  событием    воистину  из  ряда  вон  выходящим. Уже  при  вступлении  в  городок  мы  были  завалены  цветами  больше,  чем  снегом   –  удовольствие  для  северян  весьма  и  весьма  дорогостоящее.  Едва  гусар  появлялся  на  улице,  как  его  тут  же  окружал  рой  поклонниц,  и  несчастный  становился  жертвой  безудержных  страстей,  до  времени  усмиренных,  но  дождавшихся  наконец  повода  вырваться  наружу.  
Женщины  гроздьями  висели  на наших  плечах  и  стащить  их  оттуда  могли  лишь  поклонницы  понастырнее.  А  ведь  репутация  гусар  далеко  не  столь  безупречна,  как  у  какого-нибудь   цивильного  превосходительства.  Да  и  здравый  смысл,  если  бы  к  нему  пожелали  прислушаться,  легко  подсказывал,  что  гусары  народ  неверный:  сегодня  они  здесь,  завтра  –  далече,  сегодня  трезвые,  завтра  –  пропьют  или    проиграют  саблю  и  лошадь,  сегодня  ещё  живые,  завтра  –   полковой  священник  справит   по  ним  панихиду. С  таким  же  успехом  можно  внушать  кошке,  что  мыши  вредят  её   пищеварению.
Как  это  повсеместно  принято в  России,  по  случаю  прибытия  гусар  в  доме  городского   головы  в  честь  командира  полка  и  офицеров  был  дан  бал,  женскому  роскошеству  которого  могли  бы позавидовать  лучшие  европейские  столицы.  Некоторые  дамы  были  до  такой  степени  обнажены,  что  могло  показаться,  будто  наряды  им  заменяет  блеск   свечей.  Надо  ли  удивляться   тому,  что  мужчины  из  гражданского  сословия  страшно  ревнивы  к   предпочтению,   какое  дамы  оказывают   военным,  и  нет  таких  каверз  и  пакостей,  коих  ни  учинили  бы  чиновничьи   сюртуки  своим  заклятым  «друзьям».
Не  обошлось   без  их  коварства  и  на  сей  раз.  Не  имея   возможности  отвратить  своих  легкомысленных  подруг  от  пагубного  воздействия  гусарских  чар,  наши  соперники  сговорились  напоить  гусар  допьяна,  для  вящей  убедительности  подмешав в  шампанское  снотворное.  Обыкновенно  гусары  напиваются  до  полного  бесчувствия…  своих  собутыльников,  однако  на  сей  раз  пяти-шести  бокалов хватило,  чтобы  славные  рубаки  полегли   вповалку  посреди  бальной  залы, весьма   напоминающей  поле  битвы  после  поражении  одной  из  сражающихся  армий.  Только  я  каким-то  чудом  сумел  устоять  и   даже  не  утратить  присущего  мне  задора,  поскольку   для  моего  организма  несколько  лишних  бокалов  хотя  бы  и  с  ядом,  столь  же  безопасны,  как  леденец  для  младенца.
Но  самое  удивительное  зрелище  являл  вид   торжествующих  заговорщиков  и  отчаявшихся  женщин.  Прелестницы  обливались горючими  слезами,  ибо  рухнули  их  надежды  и  намерения,  связанные  с  гусарами.  На  кавалеров,  пытавшихся  их  образумить, они  обрушили  град  ругательств,  столь  необычных  в  нежных  устах,  что  зловредные  отравители  совершенно  опешили,  позволив  вытолкать  себя  взашей,  после  чего  взоры   прекрасных  сирен  обратились  на  меня  как  единственного   их  спасителя.
Эта  безыскусная  немая  мольба  была  столь  красноречива, что  не оставила  бы  равнодушным  и  евнуха,  коим  я  не  был  да   и  не мог быть  при  любом  раскладе.  Посему  первым  моим  намерением  было  смягчить  их  горе,  взяв  на  вооружение  девиз  какого-то  русского   военноначальника:  сам  погибай,  но  товарищей  выручай.  Вторым  –  броситься  в  гущу  событий,  как это  уже  сделал  однажды  при  взятии  турецкой  фортеции  Измаил.  Но тогда рядом  со  мной  были  друзья  и  соратники,  тогда  как сейчас  оставался брошенным  ими  на  произвол  судьбы.
Но  мог  ли  я  оказаться  полезен  всем?  Согласно  военной  доктрине, которой не  перестаю  придерживаться  и  в мирное  время,  и  один  в  поле  воин.  Но  ведь  мне  противостояло  не  менее  батальона  женщин,  притом,  что  каждая  способна  была  дать фору  сразу  нескольким   моим   немецким  соотечественницам,  тоже  не  замеченным  в  особых  добродетелях.  О  француженках  и  англичанках  нет  и  речи,  ибо  то  немногое,  на  что  их  хватает, не  сравнимо  с доблестями  обитательниц  затерянных  в  снегах  русских  селений.
Так  что  на  первых  порах  возможность  удовлетворить  всех  казалась  неосуществимой.  В  поисках  выхода я  велел  нетерпеливому  женскому  воинству  рассредоточиться  в  одну  шеренгу,  а  когда  худо-бедно  требование  было  исполнено,  объявил,  что  самым   молодым   и  самым  старым   придется  отправиться  по  домам, поскольку,  хотя  и  по  разным  причинам,  предпочитаю  с ними  не  связываться. И  что  бы  вы  думали:  ни  одна  не  пожелала  признать  себя  ни  слишком  молодой,  ни  слишком  старой.  Видя,  что  спорить  бесполезно,  я  объявил,  что  берусь  удовлетворить  каждую  десятую.  Раздирающие  душу  вопли  были  мне ответом.  Конфликт  грозил  вылиться  в неповиновение  властям,  чего    я,  не  будучи  подданным  Российской империи,  не  мог  допустить  из  соображений  Высокой  политики,  а  посему  не  видел  иного   выхода,  как  отдать  свою,  отнюдь  не  безгрешную,  но  все  еще  представляющую  для  меня определенную  ценность,  плоть  на заклание.  В  конце  концов  гусарскому  сердцу   одинаково  доступны  и жалость, и  такое,  в  ту  пору  не  совсем еще  отжившее  понятие,  как  офицерская  честь.
Женщины  бережно  усадили  меня  в кресло  в  стиле  ампир,  и пока одни, задрав  кринолины,  взбирались  ко  мне  на  колени,  другие,  дожидаясь  очереди, не без приятности  проводили  время в наблюдениях.  Все  шло  превосходно, но примерно на пятом   десятке я почувствовал  утомление,  переходящее в апатию. И  хотя  милые  дамы не  забывали  подкармливать  меня загодя  припасенными  деликатесами  собственного  производства,  о  том,  чтобы  дать  мне  роздых,  не  желали  слышать.   «Нас  много,–  беспокоились  они,–  и неизвестно, когда  дойдет  очередь  последней».
 Ко  всему  прочему,  я  заподозрил  неладное   и, приглядевшись,  сообразил,  что  некоторые,  особенно  ловкие из моих  клиенток,  используют  меня  по  нескольку  раз,  как   впоследствии   выяснилось,  покупая  места  в  очереди  за  немалые  суммы. И  хотя  уличать  их  в  обмане  не  доставляло  мне  удовольствия,   был  принужден  к  тому  в  интересах   справедливости,  общественного  порядка  и  собственного  здоровья,  чем  вызвал  панику  среди  провинившихся  и   гнев  пострадавших.                        
  Между тем,  моя  мысль  настойчиво  изыскивала  радикальные  средства  выхода  из  критической  ситуации, и   трудно  сказать,  до  чего  бы  я  додумался,  не  явись  мне  на  подмогу  само  Провидение.  Поскольку  с  момента  усыпления  гусар  прошла  целая  ночь,  они  стали  понемногу  выходить  из  состояния  летаргии,  и   тут   же  устремлялись  мне  на  выручку.  Удостоверившись,  что  женщины  находятся  в  надежных  руках  однополчан  и  более   в  моих  услугах  не  нуждаются,  никем   не  замеченный  я  отправился  на  квартиру,  отведенную  мне  для  постоя,  и,  едва  войдя,  рухнул  обессиленный  на  руки  денщика,  коим  и  был  уложен  в  постель.       Очнувшись  спустя  сутки,  я  обнаружил  рядом   собой  очаровательную  головку,  глядящую  на  меня  с  такой  мольбой,   как   если  бы  решался  вопрос  жизни  и  смерти,  а  не  обычного   в  гусарской  практике  гуманитарного  акта.  Красота  и  грация  незнакомки  мгновенно  вернули  мне  силы,  казалось  бы  основательно  подорванные.
–  Вы  кто? –  спросил  я.
–  Та,  чья  очередь  так  и  не  наступила,–  последовал  ответ.
А  потому,  когда  принесший  обед  денщик  неосторожно  нарушил  наше  уединение,  я  запустил  в  него  панталонами  моей  визави,  едва  не  нанеся сгоряча  тяжелой  производственной  травмы.  За  что и  был  вознагражден  прелестницей  поцелуем  и  прочими  радостями,  распространяться  о  коих  поостерегусь, опасаясь, что  очаровательница  ещё  жива  и,  с  присущей  женщинам  непоследовательностью,  востребует  материального  возмещения   за  моральный  урон.  
Я  не  утверждаю,что  все  легкомысленные  дамочки  с  возрастом