(ситуация и герой вымышлены, никаких совпадений быть просто не может)
One Way Ticket - известная во времена моей молодости песня группы Eruption. Тогда значение фразы - билет в один конец, было одно, это значит только вперед! Мы молоды, полны сил и здоровья, впереди столько всего! Зачем нам куда-то возвращаться? Вперед! И да, дайте, пожалуйста, мне билет в один конец…
Все именно так и было. Музыка, алкоголь, девушки, и впереди целая жизнь. Кто же из нас тогда знал ей цену? Ведь, по большому счету, каждый человек получает этот билет с рождения. Он не подлежит обмену, возврату, его нельзя перенести на другую дату. Он просто есть. Тут можно провести параллель почти со всем в жизни. Это и алкоголь, и наркотики, и страшные болезни, и просто незапланированная, да и запланированная тоже, война. Это всегда для кого-то - билет в один конец. Хорошо, что человек не знает об этом. Я имею в виду, что он не знает конечной точки своего маршрута, за пересечением которой твой счастливый билет теряет свою силу. И знать это, наверное, - страшное наказание все же, хотя при желании и в этом можно найти какие-нибудь преимущества. Но это страшно.
Черная клякса в окне причудливо меняла свои очертания, она расползалась в бесформенное пятно, собиралась в гнусную, хохочущую и ухмыляющуюся рожу. Один раз оно превратилось даже в некое подобие туннеля, в который уходил, не встречая ни малейших преград со стороны оконного стекла, его взгляд. Он просто вылетал в эту дыру и снова возвращался в ставшую до мелочей знакомой и такой обжитой больничную палату. Сашка знал, что это просто игра уставшего от всматривания в одну точку зрения, что это его воспаленное воображение рисует эти картинки, но от понимания этого они не становились менее живыми. Мужчина с усилием перевел взгляд на стрелки висящих над входной дверью больших электронных часов со стрелочным циферблатом. Секундная стрелка двигалась рывками. «Они всегда скачут именно так, эти современные часы», - как-то удивленно вдруг подумалось ему. Нет уже того, плавного, незаметного и неотвратимого бега стрелки по циферблату старинных часов.
Ровного, плавного, как течение реки. Такие часы были когда-то в его доме. Он не понимал тогда, зачем бабушке возиться с ними, натирать потрескавшуюся уже местами полировку, начищать огромные стрелки и постоянно подтягивать груз на цепочке, свисающей под циферблатом. Он не помнил сейчас фирмы, название которой было выведено причудливой золотой вязью на циферблате и на самом маятнике, который ритмично и, казалось, вечно раскачивался туда-сюда. Что-то немецкое вроде. Дед привез эти часы с войны. Как он умудрился доставить этот огромный механизм в родные пенаты, так и оставалось семейной тайной.
И еще его раздражал их всегда неожиданный бой. Он начинался с какого- то всхлипа, но потом протяжный и мелодичный густой звук заполнял всю квартиру. Он так и не смог, как все обитатели дома, сжиться с этим голосом времени. Его это всегда пугало и раздражало, но тогда, все это было просто неудобством. Потому что он знал: совсем скоро он купит билет, и эта квартира, и эти часы, и этот надоевший ему бой уйдут из его жизни, останутся там, позади. А он, обладатель счастливого билета, отправится в путь. И не будет тогда у него желания позаботиться об обратном билете…
А этот современный рваный ритм секундной стрелки вдруг отчетливо показал ему, что время необратимо. Оно скачет, оно именно скачет, и его не догнать, не обогнать, всегда секундная стрелка будет на скачок впереди. И только там, там, где кончается действие его билета, он сможет догнать этот ее последний, отчаянный прыжок вперед. Сможет, потому что он будет последним.
Сашка узнал об этом несколько дней назад. Да что там несколько? Это все прочие люди могут себе позволить так говорить - несколько. Он узнал об этом пять дней назад, такое вот новое слово в современной медицине. Пожилой, уставший до безразличия кардиолог, хоть они и были знакомы давно, сообщил ему это новость буднично и, как потом показалось Сашке, слегка брезгливо. Хотя это, наверное, как раз нормально, человеку свойственно относиться к чужой смерти немного брезгливо. Даже если ты врач, и если это твоя работа. Да и сказать так, отстраненно, все же, наверное, легче…
А сказал он буквально следующее:
- Хороший ты мужик, Сашка, и жил вроде нескучно. Но вот беда, сердечко у тебя, сам знаешь. Не первый раз ты у нас, и говорить, ходя вокруг да около, просто глупо. Так вот, в этот раз мы тебя вытащили. Худо-бедно, но справились. Ты уже на ногах, хоть сейчас выписывай. Но есть тут один нюанс, и я должен тебе его сказать, Александр… Следующего приступа ты, скорее всего, просто не переживешь. Да что там, скорее всего, прост не вытянем мы тебя. Исчерпал ты свой моторесурс, Санек. Сам знаешь причину. И вот тут смотри сам. Есть возможность. Ну, конечно, это не совсем бесплатно, но знаю, ты можешь себе это позволить - записаться, тут есть что- то наподобие очереди. На донорское сердце. Пересадку сейчас делают. Результаты неплохие. Да ты и сам видел Захарыча из четвертой палаты. Он как раз после операции. Так что можно подписать договор, и мы будем подыскивать варианты. Ну, или ты пишешь, что отказываешься сам от пересадки, даже в случае твоей клинической смерти.
Сашка слушал и не понимал. Слова вроде все знакомые: сердце, не вынесешь, пересадка. Пересадка. Вот оно - пересадка! Это же просто. Надо пересесть, ну? Потом билет снова действителен. Или? В голове не было ни одной связной мысли.
- Давай-ка так, Владимирович. Ты до конца недели подумай, а потом вернемся к нашему разговору. Не гони лошадей. Я знаю, ты выберешь жизнь, - дружески ткнул его в плечо врач. – Держись, полтинник - это еще не возраст.
- Канеш, не вопрос, чего уж. Пацан по сравнению с твоими пятьюдесятью пятью, Гурген, - вяло улыбнулся в ответ Александр.
И вот уже пятый день в голове Александра царил полнейший сумбур. Ведь по идее-то, казалось, ну что тут думать? Деньги, какие никакие, у него есть. Да и глупо выбирать между деньгами и жизнью. Одно без другого исключается, правда? Казалось бы, вопрос решен, да и нет тут никакого вопроса. Просто запишись в очередь и жди. И ведь еще не факт, что это поможет. Говорят, сейчас с донорскими органами в России совсем плохо. Уходит за рубеж и это «народное» достояние.
Но вот ведь странно, и энтузиазма от возможного обновления своего организма Сашка не испытывал. Наоборот, он с каким-то болезненным любопытством стал вглядываться в лицо того самого счастливчика Захарыча, которому уже сделали эту сложную операцию. Этот мужчина, тоже в возрасте за пятьдесят, был одним из «столпов» морского порта города. Александр немного был знаком с ним раньше. Ну, не сказать, что они были приятелями. Но нет-нет, да и пересекались на каком-нибудь собрании или совещании. Так вот, теперь Сашке казалось, что перед ним совершенно другой человек. Было что-то незнакомое, даже отталкивающее в странном выражении лица, в неуверенной походке, которой этот человек изредка проходил больничным коридором.
Палата у него была одноместная, как и у Александра. И вот вчера вечером, набравшись решимости, Сашка стукнул в его дверь. Василий Захарович, так звали этого человека, полусидел, полулежал на своей кровати, примостив под спину пару подушек, и, казалось, внимательно смотрел какой-то телесериал. Из тех, бесконечных и бессмысленных, которые в последние годы заполонили телеканалы. Кто-то опять отчаянно крушил бородатых врагов в новеньком камуфляже, в одиночку уничтожая нависшую над счастливым молодым государством угрозу. Сам Александр давным-давно забросил надежду увидеть там хоть что-то, отдаленно напоминающее реальную жизнь, и поэтому смотрел на «сериаломанов» с некоторым удивлением.
Разговора у них не получилось. Все это время Александра не покидало ощущение, что он говорит с другим человеком. Захарыч часто отвечал невпопад. А больше всего мужчину поразили глаза этого человека с новым сердцем. Ему казалось, что в этих глазах не было жизни. Почему-то они напомнили Сашке дисплей сотового телефона в режиме ожидания. Тусклое свечение и все. В этих глазах не отражалось ничего, кроме мелькания ярких вспышек телевизионного экрана.
Снова навалилась пустота и нереальность всего происходящего. Они сидели практически молча. На дежурный вопрос о самочувствии последовал такой же стандартный ответ.
И тут на Александра снова накатила эта уже становящаяся привычной волна какого-то «внутреннего» зрения. Он отчетливо увидел, что перед ним сидит уже даже и не человек вовсе, а просто матрица, оболочка, клон. Ведь тот, прежний Захарыч никогда не стал бы смотреть эти тупые фильмы для домохозяек. Он не был бы столь безучастен к визиту пусть «шапочного», но знакомого. Сашка торопливо попрощался и вышел в коридор.
Дойдя до курилки (что, кстати, в кардиологии считалось нарушением, но победить эту дурную привычку, даже под угрозой неминуемого инфаркта, могли далеко не все), он машинально начал разминать в пальцах совершенно не требующую такой процедуры сигарету. Табак крошился и высыпался, но Сашка думал о другом. Он думал о своем сердце. Вот ведь странно, это же его сердце замирало и болело, когда он сам еще не понимал всего. Это оно сжималось в тугой комок от ледяной воды и расширялось до неимоверных размеров в знойное, невыносимо жаркое лето в Египте. Это же простой комочек мышц, безостановочно качающий кровь по его организму. Вроде как простой насос. Но вот простой ли? Почему оно умеет чувствовать, болеть, замирать или, наоборот, ускоряться до невыносимых, туго бьющих в висок амплитуд? Пока человек молод и здоров, все это как бы так и должно быть. Билет-то уже куплен. И сам Сашка никогда не прислушивался, по большому счету, к своему сердцу. Даже тогда, когда пару раз оно уже отказывалось ему служить, даже тогда все это казалось просто нелепой ошибкой, мелким, ничего не значащим сбоем в работе. Было в его жизни и такое…
Он не видел никаких туннелей, бога и звезд. Единственное, что он вынес «оттуда», это обострение всех чувств, ясность мысли и ощущение взгляда на себя со стороны. Он понимал и то, что в большей степени это игра угасающего от нехватки кислорода мозга. Но вот именно это и было самым страшным. Невозможность вдохнуть, понимание того, что следующий вдох уже за гранью твоих сил. Вот этот трепет, крик, это судорожное желание всего тела ощутить, пусть в последний раз, но пусть он будет, этот последний! Так необходим сейчас этот глоток пропахшего больницей, болью и страхом воздуха. Но нет! Невозможно это, и вот тогда сознание, смирившись, начинает угасать. Именно угасать. Правы были те, кто пишет об этом такими словами. Других слов просто нет в человеческом языке. И вот на этом пороге, на этом первом шаге в бесконечность, вдруг тоже совершенно отчетливо понимаешь - тебя вытягивают! Тебя спасают. Уже работают искусственные легкие, уже больно распирает грудь этим напором механической вентиляции легких. И ты возвращаешься. И так хочется, чтобы тебя просто оставили там. Не трогали, ведь ты уже смирился, ты уже принял!
Но нет, вот он, первый слабый стук твоего вновь набирающего обороты
