Сказка с почти счастливым концом

Сказка с почти счастливым концом

- Сейчас, сейчас, иду, потерпи немножко, мой хороший!
Послышались торопливые (насколько это было возможно), шаркающие по истертому дешевому ламинату шаги Анны Ивановны. Походкой торопливой черепашки в комнату вошла маленькая, худенькая женщина, одетая в какую-то выцветшую бесформенную одежду, какую носят многие советские старики в любом уголке нашей необъятной, причем даже в двадцать первом веке: коричнево-клетчатая широкая юбка, застегнутая медной английской булавкой вместо давно отсутствующей молнии; кофейного оттенка старая шерстяная кофта с разнокалиберными пуговицами, побитая неутомимой молью; нитяные хлопчатобумажные колготы, собравшиеся гармошкой на сухоньких щиколотках и новенькие, из натуральной шерсти, очень мягкие и теплые икеевские тапочки нежно-розового цвета – подарок детей на восьмое марта. Претензией на былую элегантность выглядывал из рукава белый носовой платочек с остатками кружева, доставшийся Анне Ивановне от ее мамы и бережно стиравшийся только руками на протяжении многих десятилетий. Крахмалить постельное белье, сорочки мужа и этот носовой платочек Анна Ивановна давно уже перестала. И не потому, что не было денег на крахмал – двух пенсий и помощи детей вполне хватало на хозяйственные нужды. Просто не осталось уже силы в скрюченных артритом, покрытых многочисленными старческими пигментными пятнами руках. Жиденькие волосики пепельного цвета были заплетены в тоненькую косичку и свернуты калачиком на затылке. И все в облике Анны Ивановны было бы вполне заурядным и малоприметным, если бы не лицо. При взгляде на такое лицо в голову приходит… нет, не Мона Лиза Да Винчи. Сходство с ней, пожалуй, можно было найти лишь в одном – в давно и сильно поредевших, практически отсутствующих, бровях и ресницах, что придавало этому лицу какое-то детско-наивное выражение. Лицо Анны Ивановны походило на лица сразу всех святых женщин с православных икон, не будучи похожим ни на одно из них. И главной отличительной чертой этого лица были глаза - светло-голубые, ясные, добрые и какие-то очень живые для такого почтенного возраста. В них не было и тени той мутности или отрешенности, какая встречается во взглядах стариков, сидящих в молчаливых очередях поликлиник и Собесов. Но и это было не главным. В восемьдесят семь лет Анна Ивановна должна была иметь кожу, похожую на кожицу завяленного на солнце яблока из пресловутой рекламы. Но вопреки всем законам природы лицо Анны Ивановны было гладким (лишь «гусиные лапки» в уголках глаз выдавали в ней озорную хохотушку самой красивой на деревне девчонки), и что особенно удивительно – с нежнейшим румянцем, словно исходившим изнутри, через папирусной тонкости кожу лучиками необъяснимого сияния. Тоненькая куриная шейка поддерживала это чудесное лицо над ветхим кружевным воротничком невероятной белизны.
- Вот, мой дорогой, уже несу, - слова были адресованы лежащему на кровати и накрытому по самый подбородок одеялом мужу Анны Ивановны – Николаю Федоровичу. Анна Ивановна поставила на придвинутую к изголовью кровати колченогую табуретку, всю заваленную баночками, коробочками и пузырьками всевозможного калибра, красивую кузнецовскую чашку в мелкий цветочек. От поверхности содержимого этой чашки, покрытого золотистыми кружочками куриного жирка, исходил пар и невероятной силы и притягательности аромат свежесваренного бульона. Анна Ивановна варила этот бульон по старинному маминому рецепту, а не из столь популярных ныне бульонных кубиков, в которых от курицы было одно лишь название. Поверх чашки лежала начищенная до блеска (тоже завет анныиванниной матери) большая серебряная суповая ложка.
- Ну давай, мой дорогой, тебе надо покушать, - сказала Анна Ивановна, одной рукой держа ложку, а другой – сложенное вчетверо чистое кухонное полотенце, готовое в любой момент впитать даже самую маленькую капельку пролитого бульона. Поднеся ложку к самым губам в синеватых прожилках, Анна Ивановна терпеливо ждала. Любящим взглядом она смотрела на эти губы, готовая среагировать на любое их, даже самое незначительное, подрагивание, расценивая его как готовность съесть хоть одну ложку вкуснейшего бульона. Но нет. Снова губы Николая Федоровича были плотно сомкнуты, не оставляя Анне Ивановне надежды себя накормить.
- Ну что же ты, Коленька? Тебе надо поесть, а то так и будешь болеть. Ведь доктор велел. Помнишь, на той неделе приходил? Или на этой… Ну да не важно. Кушать надо! – Николай Федорович снова не произнес ни звука. – Ну давай хоть чаю попей что ли… Тебе как всегда – крепкого да сладкого? Ну сейчас принесу.
И Анна Ивановна засеменила на кухню, неся обернутую полотенцем и все еще дымящуюся чашку с бульоном обратно. Проходя по коридору, Анна Ивановна не заметила свернувшийся мертвой змеей и выдернутый из розетки старческими ногами еще несколько дней назад телефонный шнур.
Сотовых телефонов у этих стариков не было. Нет, дети много раз предлагали отдать им свои старые Айфоны да Самсунги и научить обращаться с ними. Но вы можете представить себе двух пожилых людей, которым в сумме скоро будет без малого двести лет, свайпающих по экрану айфона с треснутым стеклом в поисках кнопок, чтобы вызвать скорую? Вот и они не смогли. А в круглые отверстия старого дискового телефона даже скрюченные пальцы Анны Ивановны попадали с первого раза. Да и звонок у этого аппарата был намного громче. Да и стоял он всегда на одном и том же месте – в коридоре, на резной деревянной полочке, покрытой белой кружевной салфеточкой. Вот только не звонил этот телефон уже пять дней. Но Анна Ивановна звонков ни от кого не ждала, а ей самой звонить было уже давно некому. Дети тоже не особо баловали их разговорами. Так, раз в неделю привезут несколько пакетов с едой, посидят с полчасика (все живы-здоровы?), да обратно в свою суетливую жизнь занырнут. К их великому облегчению Анна Ивановна и Николай Федорович не докучали им жалобами на свою одинокую старость, как это делали родители многих знакомых. Они прожили друг с другом почти пятьдесят пять лет. Но казалось, что они познакомились всего несколько недель назад, потому что любовь и привязанность такой силы не может прожить столь долгую жизнь - «даже самая сильная любовь умирает через три года максимум» - так говорят нынешние психогуру. Ан нет, уважаемые, может!
С кухни раздался надрывный, с хрипотцой свист закипевшего чайника. Затем цокнула о блюдечко такая же ветхая, как сама Анна Ивановна, но бережно сохраненная кобальтовая, с золотой каймой чашка. Только из нее последние лет двадцать пил чай Николай Федорович. На свет было извлечено сваренное из малины, привезенной детьми прошлым летом, варенье и переложено в аккуратную хрустальную розетку – подарок родни на свадьбу. На своем веку эти двое пережили так много всего, в том числе голод войны, пришедшийся на их раннее детство, что потом всю жизнь они старались радовать друг друга таким притягательным с детских лет и по сию пору сладким: ложечка домашнего варенья, шоколадная конфетка, отложенная в новый год, а если ничего такого не было, то кусочек сахара – самое изысканное и столь же дефицитное лакомство их голодного детства.
- Заждался, мой хороший? – еще из коридора сказала Анна Ивановна, подходя к дверям комнаты. – Ну вот, сейчас чайку попьешь, и лекарства пора принимать. – И Анна Ивановна поставила поднос с чашкой и розеткой на полированный стол - предмет гордости любого советского человека лет сорок назад. - А где же листочек, тот, что доктор оставил? – засуетилась Анна Ивановна, надевая очки, висевшие на длинном замшевом шнурке у нее на груди. – Да куда ж ты запропастился? Черт-Черт, поиграй, да отдай. А, вот же он! – листок лежал на телевизоре Рубин, покрытом… как вы думаете, чем? правильно, еще одной белой салфеточкой, но уже вышитой собственноручно Анной Ивановной мелким затейливым узором, которому ее научила мама.
И только Анна Ивановна медленно и осторожно (чтобы, не дай Бог, не обжечь своего Коленьку) поднесла чашку к губам Николая Федоровича, как раздался оглушительный звонок в дверь (дети специально поставили такой, чтобы их глуховатым родителям слышно было в любой точке квартиры), заставив дрогнуть морщинистые и непослушные, но такие нежные руки Анны Ивановны. И дымящийся чай пролился на правую щеку Николая Федоровича…
- Да кого еще черт принес? – воскликнула Анна Ивановна, промакивая по-прежнему бледную щеку Николая Федоровича уголком одеяла. – Прости ты меня, криворукую, милый мой! – чуть не плача, запричитала Анна Ивановна.
Одновременно с еще одной серией звонков в комнату ворвалось сразу несколько разных звуков, среди которых Анна Ивановна узнала только голоса детей, поскольку все остальное было уже недоступно ее слуху. И сразу после этого в комнату вбежали несколько человек. По смутно знакомым силуэтам Анна Ивановна узнала только сына и дочь. Двух других человек в чем-то белом она не знала.
- Мамочка, с тобой все в порядке?! А с папой?! Почему вы на телефон не отвечали? Что случилось?! – стала засыпать вопросами дочь. Ее отстранил огромного роста мужчина в белом халате и начал щелкать пальцами, задавая какие-то нелепые вопросы: «Вы меня слышите?», «Вы меня хорошо видите?», «Какое сегодня число и день недели?». Анна Ивановна настолько оробела этого незнакомого огромного человека, что не могла вымолвить ни слова.
- Пойдемте на кухню, Анна Ивановна, - прогудел голос этого великана. – Вы можете идти? Вам помочь? Надо давление померять. Пойдемте? – Взяв ее с двух сторон под локти, дочь и большой человек вывели из комнаты испуганную до крайней степени Анну Ивановну.
Пока Анну Ивановну на кухне успокаивали, надевали манжету и сильно сдавливали руку тонометром, опрашивали и поили водой из-под крана, в соседней комнате второй врач заканчивал осмотр Николая Федоровича.
- Судя по состоянию конечностей и трупным пятнам, он умер примерно три-четыре дня назад. Точнее можно будет сказать только после вскрытия. Предположительная причина смерти – остановка сердца. Подпишите вот здесь, - сказал врач и подвинул к неподвижно стоящему сыну Анны Ивановны и Николая Федоровича какую-то бумажку. Тот подписал, даже не взглянув. Врач забрал эту бумажку и свою ручку и вышел из комнаты.
Два врача и дочь стояли в коридоре и тихо переговаривались, стараясь не потревожить слух бедной Анны Ивановны. «Да, я уже вызвал труповозку, ну а вашу маму мы забираем в больницу. Пока не до конца понятно, каково ее состояние, надо провести дополнительные обследования. Заодно попросим прийти психиатра. Все-таки несколько дней рядом с трупом… Неизвестно, как это могло сказаться на ее психике.» Дочь тихо плакала, не до конца еще осознав все, что произошло. «Ну давайте, соберите все необходимое вашей маме для больницы, и поедем. Не надо ей видеть, как будут уносить под простыней ее мужа». Дочь молча пошла в комнату, а врачи остались стоять в коридоре, поглядывая на Анну Ивановну, тихо сидящую на табуретке возле окна на кухне.
- Ну пойдем, мамочка, нам надо в больницу поехать, - сказала дочь, входя на кухню с небольшой спортивной сумкой, которую купила специально для