Самурай

  Как-то по весне, когда в садах дружно расцвели яблони, сидели мы с моим знакомым -старожилом села Андреем Афанасьевичем Рукавишниковым на скамье возле ворот его дома. Разговаривали о том какая дружная, тёплая и ровная весна нынче,  как пчелиные семьи развиваются, какой нынче паводок умеренный, о прочих делах и заботах весенних. День клонился к вечеру; солнце, весь день пылающее в бездонной сини майского неба уже повисло над острыми пиками елей в Домашнем лесу, с пойменных лугов, залитых вешним паводком, к околице, где стоял дом Андрея Афанасьевича потянуло влажной прохладой.

    Из проулка, поднимавшегося от околицы в село, вышел невысокий старичок в аккуратной синей телогрейке, в яловых сапогах, начищенных  до блеска и в  форменной фуражке речника, через плечо у него была перекинута  верёвка.

  -Доброго здоровьица, Денис Иванович, - поздоровался со стариком Андрей Афанасьевич, - куда, на ночь глядя, собрался?
  И тебе не кашлять, - ответил подошедший, -  тальника нарезать надо кроликам, сено заканчивается, а до зелени ещё неделя, почитай что, – пояснил, односельчанин, и не останавливаясь, пошёл в сторону  затопленной водой луговину, по краям которой рос густой ивняк.

  - Кто это такой серьёзный? – Спросил я Андрея Афанасьевича.

В селе я жил недавно и с народом  был ещё мало знаком. Андрей Афанасьевич знал абсолютно всех и при необходимости я иногда обращался к нему за справкой о ком-нибудь из местных.

  - Это наш последний ветеран – Денис Иванович Меньшатов, по прозвищу Самурай. Мы с ним в Райпо вместях работали;  он завхозом, а я шоферил. Он старше меня всего-то на три года, а повоевать успел.
- А  прозвище такое, диковинное для деревни, он за что получил? – Полюбопытствовал я.
- Ежели время есть и охота послушать имеется, я расскажу, - предложил мой знакомый.

Этот рассказ Андрея Афанасьевича показался мне интересным и я решил пересказать его, малость обтесав и сохранив язык  старожила села Окольницкое, который ныне уже мало кто употребляет даже в сельской глубинке.

  Прозвище своё – Самурай, Денис Иванович получил потому, что успел в Великой Отечественной Войне поучаствовать, правда, не с фашистами, а когда после победы над Германией наши японцев добивали на Дальнем Востоке. На Великую Отечественную с немцами-то он  по возрасту  не успел, но вот с японцами таки довелось сразиться. Однако,  непосредственно в боях он тоже не участвовал, а служил  в конвойной роте - охранял японцев пленных, водил их на работу, с работы.  Ростом солдат Меньшатов был чуть поболе полутора метров; едва-едва прошёл в военкомате медкомиссию призывную по росту, когда в армию призывали. Сам Самурай всякий раз, когда о службе своей ратной рассказывал, всегда начинал с того, что ростом он был «аккурат с винтовку, ежели она с примкнутым штыком». Но это, дескать, не мешало ему держать в страхе и послушании своих подопечных японцев  и не только потому, что они все почитай такого же росточка как и он были, а по тому, что он по характеру своему решительный, смелый и, несмотря на свой малый рост, строгий и, всякую ситуацию серьёзную всегда сечёт навскидку, враз и правильно.

    Когда стариков - то, которые с фашистами воевали, ещё много в живых было, то Самурая, хотя и усаживали на Дне Победы на сцене в доме культуры в ряды  ветеранов, но всегда где-нибудь с  края, с боку. Слова никогда не давали, да и сам он  никуда не лез, понимал, что ветеран-то он так себе по сравнению с настоящими фронтовиками. А с годами, когда ушли навечно настоящие фронтовики и написали их имена краской на мраморных досках, которые возле райисполкома установлены, Денис Иванович  сделался одним разъединственным на весь почитай  район ветераном. Теперь он один сидел в День Победы на сцене. Ему одному дарили цветы у памятника павшим в боях землякам, он один держал слово от имени ушедшего поколения, его одного слушали односельчане и, надо сказать, что слушали с уважением, понимая, что хоть и небольшой  ветеран Меньшатов Денис Иванович, а всё ж последний он, и тоже  скоро уйдёт.

    Дед Самурай от такого, в силу  своего ветеранского статуса, уважения потихоньку - помаленьку стал так сам себя уважать, что хотя и работал последнее время всего лишь завхозом в Райпо, но везде встревал, всех поучал, всем выговаривал, проводил всяческие  расследования, а потом заявлялся к самому Хозяину – председателю Райпо и требовал применить к тому, кто по его разумению в чём-то провинился,  строжайшие санкции вплоть до увольнения. Не одного работника Райпо Самурай  подводил под увольнение,  правда,  никого так и не уволили. Райповские  за это Самурая, конечно, не сильно любили и, не упускали случая посмеяться над ним. Понятно, что это задевало самураево самолюбие и, он при всяком подходящем моменте  старался себя утвердить, поставить на «авторитетную ступеньку», как он сам выражался.

    Он и так-то всю жизнь был в дело и не в дело серьёзным и строгим, а как вышел на пенсию и был избран в правление как ветеран и вовсе деспотичным, можно сказать, стал. Приходил  хоть в магазин, хоть на склад какой и с ходу начинал разгон давать всем  направо и налево. То мешки неправильно складировали, то стеклотара не там поставлена, то ворота в холодный склад зря ума нараспашку держат, ну всё не по-людски, как выражался Самурай. Никто его даже для вида не слушал, однако и не огрызался особо. К тому же Денис Иванович и прав порой бывал. Может быть, он, отпусти ему Господь ещё годков 20 пожить, и взобрался бы на свою вожделенную авторитетную ступеньку, да злой рок не давал такой возможности. Дело в том, что дед Самурай с периодичностью раз в год или два попадал в комичную ситуацию, после чего над ним  посмеивалось всё село. Потом, при всяком удобном случае ему это вспоминалось так или иначе, и все труды его по взятию авторитетной высоты шли прахом.

  Взять хотя бы последний случай. Не далее как прошлой осенью с ним вот что приключилось. Старуха его Настасея Петровна, как он её называл, к старости, а им уж обоим за семьдесят перевалило,  чудаковата стала, это ежели  деликатно и мягко сказать.

    Как-то шибко захотелось ей попариться в русской печи, как её в детстве парили. Так, мол, она весь  радикулит в спине разгонит.

«Чем тебя баня - те не устраивает?»  - Удивлялся  на эти  причуды  Самурай.
  -Ну, что ты, дедко. Это совсем не то - настаивала на своём Настасея Петровна.  Бабушка моя вона до девяноста годов дожила, а всё в печи парилась. Тамо-ка жар - те особый, печной, пользительный.  На кирпичах соломкой закинутых полежишь, дак, кажная косточка разопреет, болезь вся упарится, апосля в корыте вымоешься и сразу под перину. Утром встанешь, дак, как заново родился.

  Самурай ругался, резонно напоминал ей, что бабка-то её аккурат в половину Настасеи Петровны была, увещевал бабку как мог одним словом, но та всё своё тростила. А тут, как-то по телевизору смотрели они с  дедом  передачу про Японию – дед не дал на сериал мыльный никому переключать телик. Как же - его бывших заключённых, может быть, сподобится увидеть. И показали в этой передаче, как в  Японии, в деревянных бочках,  в горячих  опилках  японцы парятся.

  - Видел дед, видел.  Даже в Японии парятся, почти, как у нас раньше  парились. Только они в бочках, а у нас в печи.
- Да чёрт тя бей, сделаю я тебе летом бочку, будешь ты у меня в бочке с опилом париться. - Умягчённый японской передачей сдал позиции дед.

  Только бабка не стала ждать лета следующего, а истопила печь, когда деда дома не было, настелила в печь соломы, разболоклась догола, да и как-то в печь умудрилась залезть. Давай  там устраиваться поудобней для принятия процедуры. Неудобно чего-то пристроилась, знаш – то, бабка. Стало ногу судорогой у неё сводить, задыхаться стала старуха. Хотела, было, назад вылезать, а никак невозможно. Потыркалась, потыркалась старушка – не получается, давай истерику катать,  орать, на помощь звать. В избе, в передней внучок пятилеток Егорушка спал на диванчике, проснулся. Прибежал на кухню. Слышит: бабка орёт в печи. Ну, он тоже давай от страха реветь - причитать. Не раз слышал, как дедка с бабкой из-за блажи печной бабкиной ругались, в курсе, то есть был.

-Почто это ты баушка в печь - то полезла а?  Говорил тебе дедушка: не лазь, а ты не слушаешь?
-Беги в контору за дедком, Егорушка, зови его. Задохнусь я тут.  – орёт из печи бабушка.
Егорушка спрашивает - а чё мне баушка обувать-те: валенки али сапоги?
- Хоша как беги Егорка, а только скорейча, чичас я задохнусь напрочь. Беги бегом.

Егорка в чем был, в контору помчался, ладно контора райповская через два дома от дедовой избы. Хорошо ещё на дворе октябрь – снег выпал да растаял. Не лютая зима. Прибежал мльчонка в контору. Росточком махонький, да и в кого ему большим - те быть - в роду Меньшатовых все  не велики росточком. Трясётся весь Егорка от холода,  от страха ли.  На голове шапчонка на глаза съзжает, из глаз слёзы. В ту пору Ниловна – уборщица райповская, как раз полы в коридоре мыла;  увидела мальчонку, сама испугалась.

- Чё  с тобой ребёнчишко?

  А тот, – Где мой дедко? - Сказывай скорее. У нас баушка счас задохнется в печи.
Ниловна понять ничего не может, опять своё, -  чё с тобой ребёнчишко?

Ладно, на шум главбух вышла в коридор. Ну, село, семью деда Самурая - то все знают; поняла, что деда внучок ищет, знать стряслось что. Гаркнула  голосом своим зычным, – Меньшатова ко мне срочно! Без громкоговорителя слышно даже на улице. Народ повыскакивал из кабинетов. Мальчонку успокаивают, деда сыскали в продуктовом складе, он там нагоняй кладовщице за что-то давал. Прибежал дед, увидел любимого внука взъерошенного да раздетого, в слезах зарёванного.

– Чё Егорушка стряслось?
-Знашь чё деда, баушка - те наша, кобыла неналомная, тебя не слушает, в печь залезла и орёт. Я де задохнусь сейчас. Велела тебя искать, домой звать.
- Ах курва старая! Залезла таки в печь.( Ну дальше матом, писать не буду прямую дедову речь, неудобно.)

Побежал дедко домой, как мог скоренько. Серёга – шофёр с молоковоза  с ним,  он бубушке–то племяннком доводится, Зорина главбух, Ниловна все за ним следом. Егорку в бухгалтерию девки затащили, успокаивают. Прибежал дед сотоварищи домой. Дверь в избу настежь, на кухне в печи бабка поросёнком резаным орёт. Заглянули в печь, а из печи, ну оттуда, куда пироги ставят, когда пекут, голова бабки только торчит, сама бабка вылезти не может, застряла. Так, эдак примеряются - никак не вытащить бабку. Послали за пожарными, да « скорую» вызвали. Бабке воды подают из ковша пить. Шум, толчея – изба - те у Меньшатовых невелика.

  Приехали пожарные, «скорая», ладно, всё рядом. Ну чё, никак не достать бабку, решили печь разобрать. Ломать не строить; в момент Савва Лазарев - бравый пожарник топором своим пожарным угловые кирпичи выбил, дальше легче, не на цементе, чай, печь сложена, а на глине - по кирпичику  разобрали. Достали бабку. Та голышом, чумазая в саже вся. Трясётся, околесицу несёт. Дед Самурай то матерится, то сам плачет. Увезли обоих на « скорой» в фершалский пункт, там и  выходили  обоих.

  Егорку родители забрали, домой увели. На другой день дедка домой вернулся, бабку лечиться оставили. Пришёл дед, а печь - те сломана, на дворе холодно, чай