Смерть величия

Великий император возлежал на кушетке. Как самый обычный смертный, зауряднейшим образом положив под голову руку. Это был уже не прежний гордый завоеватель, покоритель дальних земель, больших и малых народов. Уже при жизни прозванный величайшим из людей. Слава его не знала границ. Авторитет его был неоспорим. Даже заклятые враги трепетали перед ним. Теперь это был дряхлый старик с бессильными трясущимися руками, с потухшим безучастным взором. Глубокие морщины бороздили его лицо, в особенности, измученный раздумьями лоб. Во всём его истомлённом теле чувствовалась невообразимая усталость. Жизненные перипетии, все громкие победы и малозаметные на их фоне поражения, оставили заметный след на его облике. Он устал. Это был всё ещё император, правитель огромной страны. Но сил у него оставалось только, чтобы довлачить своё существование. Он уже перестал вникать в дела. Ничто в мире, павшем к его ногам, не в состоянии было разжечь его остывшей крови. Его не развлекали приглашаемые отовсюду фокусники и артисты. Не забавляли диковинные звери. Даже прекрасные наложницы оставляли его равнодушным. Император так долго прожил, и такой бурной, насыщенной достижениями и событиями, была его жизнь, что он уже ничего от неё не ждал и ничего не хотел. И, соответственно, ничего уже не мог. Он сам вряд ли смог бы сказать, почему ещё продолжает жить, почему цепляется за окружавший его быт, за начинающую меркнуть роскошь. Император цепко держался за атрибуты своего статуса. Пальцы его должны быть унизаны перстнями с крупными драгоценными камнями. Тело его покрывали одежды лучшего качества. Он ел только с золота и  спать ложился только на свежие шёлковые простыни. Если ему случалось покидать свой дворец — что происходило всё реже и реже — то впереди и позади него неслись гвардейцы. Путь его устилали лепестками роз.
Величие ещё сияло где-то над ним. Но в нём его уже не оставалось ни капли. Его имя по-прежнему громко звучало. Только уже имя владело им, а не он им. В нём ничего не осталось от прежнего себя. Куда же всё ушло? Жалкая тряпка, дряхлый старик. Немощный и умом, и телом. Не разучившись приказывать и повелевать, мог гневно прикрикнуть. Но это уже не был повергающий в ужас рык льва, а глухое сдавленное бурчание, бессильное, по сути — всё равно что последний выдох.
Беспомощный, он ещё оставался властью. Живым символом. Короной, венчающей тело империи.