В конкретном царстве, в конкретном государстве жили-поживали, хлеб-кашу жевали три сестры: старшая и средняя – родные, а третья – младшенькая, сводная, от мачехи, второй жены батюшки. И за это её старшие сёстры ой как любили и жалели, чтоб не чувствовала она себя отщепенкой.
Старшая дочь - Матрёна – была блондинка не крашеная, глаза голубые, ресницы не накладные – ими моргнёт, что бабочка вспорхнёт, губы алые, щёчки румяные. Стройна, величава, да и ходит не как попало, плавно и красиво, на зависть всем павлинам.
Средняя дочь - Авдотья - шатенка жгучая, фигура не колючая, без острых углов, а с плавными изгибами (90-60-110) и старалась всегда весить не более шестидесяти килограмм, чтоб было не тяжко носить на руках (а желающих было много, так как была она не недотрога).
В общем, старшая дочь в мать, средняя в отца, а третья, младшенькая - Василисушка – тьфу ты ё – слегонька не в отца и не в мать, а в чью-то непонятную масть. Немного кривозуба, немного кривоглаза (хотя оба глаза оттенка чудного прекрасного лилового); косы – в две волосины, руки – будто осины, ноги – совсем не кривые – а словно дубы молодые. И нраву такого простого – что не по ней, то полслова – и после хвать поперёк и в подвал наутёк. Но жертву потом вызволяли и, с икотой, обратно водворяли.
В общем, жили-тужили, потихоньку с ума сходили, так как делать им было нечего, батюшка был чрезмерно богат, слуги во всех палатах; работать не просил, а лишь подарки привозил, так как был он путешественник. Весь свет почти объехал, потому как не мог долго дома сидеть на Василисушку смотреть.
И вот опять собрался в путь. Туда, где ещё не был, чтоб себя показать, на других посмотреть и дочерям кой-чего привезть.
Вот и спрашивает, чего б они хотели.
Старшая, Матрёна, и говорит: «Бать, чудо заморское есть, кактусом звать, привезть не мог бы ты мне его – я поставлю его на окно».
Средняя, Авдотья, тихо так: « Папка, мечтаю о снадобье – чтоб утром молоко с огурцами, а вечером на танцы с парнями. И чтоб в животе не бурчало и на стульчак не звало».
Ну а младшенькая, Василисушка, как всегда, пластинку заело: «Хочу наряды шелковые, чтоб красавицей быть; хочу сапожки красные, чтоб красавицей быть; хочу жемчуга с яхонтами, чтоб красавицей быть; хочу помаду алую, чтоб роковая женщина была».
Батюшка пообещал, на подкорку записал и отправился в моря – да с надеждой для себя отыскать на стороне третью жёнушку себе (первых двух-то схоронил, а ведь сил-то, сил-то, сил... очень много и пора применить их кой-куда). Очень хочется ему и жену, и чтоб она сына, сына! родила. А то в месяц раза три ПМС – ох! упаси!
Вот отправился. Скитался. Чрез полгода возвращался. С сувенирами, по заказу. И с третьей женою сразу.
Вечером пир, застолье. Пива и водки – море.
Вдруг, откуда ни возьмись, зрелый молодец, возьми да появись.
И кричит, и ногами стучит, и руками машет – сейчас по стенке всех размажет.
Оказывается, батюшка для Матрёны кактус-то спёр волшебный из заколдованного загородного участка сего молодца. Утащил не спрося да быстро так унёсся (ещё бы, новая жена – скорей до дома, до терема, в кровати пуховые, подушки шелковые), что молодец-то сразу и не чухнулся. А как уразумел, так в погоню и полетел. И вот теперь он здесь и будет всем страшная месть. Матрёну он украдёт и в Тьмутаракань увезёт.
Сказано – сделано и пока все рты открыли, их следы уж скоро остыли.
И вот Матрёна, в замке из красного кирпича, отдалась похитителю сгоряча, раза так двадцать два, а может и двадцать три, а ну пойди разбери.
И вот живёт с ним душа в душу (и на столе и в душе) и месяц, и два, и три, а домой-то хочется поди. Соскучилась по сёстрам, соскучилась по бате, соскучилась поваляться одной на кровати.
Гражданский муж её отпустил, но очень настойчиво лишь попросил – вернуться одной, без родни, особливо – без младшей сестры, так как ведьмой он заколдован и если в замок его из кирпича зайдёт какая страшилища, то вмиг превратится в чудовище он – такой вот ужасный облом.
Матрёна всё поняла, обещание дала и в дом родной воротилась. А Василиса, скажите на милость, просекла как сестре хорошо, напоила её – и легко тайну вытянула умело и побежала собираться на «дело».
Шелка, сапоги, жемчуга – натянула всё на себя и, под покровом темноты, отчалила вместо сестры.
Бедный молодец как её увидал, чудовищем сразу же стал. И так голосил сурово, что Матрёна на кровати пуховой в доме родном подскочила, поняла, что учудила, вмиг протрезвела, что валялось надела и со всех ног полетела, исправлять беду неумело.
В замок врывается – там на полу чудовище отбивается от сестринских рук. Василиса уж решила, что пару себе нашла и мужа себе отгребла (так как кто её возьмёт такую, кроме чудовища, кривую, косую).
Но Матрёна знала – хорошие мужики не валяются где попало – и кактус заветный с окошка схватив – разбила о шишковатую голову сестры.
Взвыла Василиса, пламя изрыгнула и превратившись в Василиска – упорхнула. В открытое окно, да так далеко, за моря и за леса, за горы и поля, за долы и степи, к какому-то отшельнику Пете. Он её там приручил и кушать с рук научил. И жили они бок о бок (ведь извращенцев на свете много).
Матрёна чудовище своё поцеловала и мирно жить дальше с ним стала.
А Авдотья краса, влюбившись сразу в два десятка парней молодых удалых, забив на приличия, решила любить всех их, по очереди, не спеша, чтоб испить все прелести жизни до дна.
Батюшка ж как и мечтал – сына себе настрогал. И ходит счастливый старый пень с того дня и по сей день.
Присказка – правда, отсутствует в ней намёк, а глупым девицам то невдомёк.
|
